Неуловимые мстители
Шрифт:
Он глубоко вдохнул, потом со страхом вспомнил на середине выдоха, что им запретили издавать лишние звуки, даже тихие. Круглые часы на стене лезли в глаза, как полная луна. 12:04. Не смотри, велел себе Дима и стиснул рукой бедро. Вчера он наврал своему лучшему другу Генке, что ему надо к зубному, чтобы поставить сразу двадцать пломб, поэтому в школу он завтра не пойдет. Сказал, что весь день пролежит без сознания под наркозом. Генка развесил уши: ему что ни наплети, всему верит. Может, Генка и вправду не годится в главари их новой шайки. «Неуловимые мстители» — ого! Стоило Диме об этом вспомнить, как его кожа покрылась мурашками. Только не сейчас, не в
Все еще 12:04. Над циферблатом торчал вихром кусок черного провода. Голова, сердце, руки, уши — как всегда перед игрой, Дима пробежался по контрольному списку и положил руки на колени, чтобы кисти приняли нужную форму. Он вообразил себе бескрайнее зеленое поле, по которому будут маршировать его солдатики. Солнце, как огромный золотой шар, мечет жаркие лучи ему в грудь, разогревая нутро — не мышцу и не орган, хотя иногда оно действует как то и другое сразу. А иногда — как то или другое отдельно. Фаина Григорьевна советовала представлять его в виде маленькой глиняной печки, подвешенной между сердцем и желудком. Именно там истории и идеи, лежащие в основе каждой музыкальной пьесы, превращаются в крылатое чувство, в шипучее топливо, благодаря которому оживают черные точечки на нотной бумаге. Стоило Диме ощутить, что его руки начинают уставать, как Фаина Григорьевна мигом это замечала. Она поднималась со своего стула в глубине комнаты, где обычно подравнивала себе ногти, и тыкала его в спину пилочкой для ногтей. Это всегда пробуждало его сонное, а порой и замерзшее нутро. С рук точно спадала тяжесть, и ноты снова нанизывались одна за другой. Иногда она хлопала в ладоши у него над макушкой или бабахала по клавишам в верхнем или нижнем регистре прямо во время его игры. А однажды так внезапно захлопнула крышку клавиатуры, что Дима еле успел отдернуть руки. Да уж, она знала, как привести его в чувство!
У непианистов тоже есть нутро, говорила Фаина Григорьевна, только у них оно недоразвитое и проку от него мало. Именно так, очевидно, обстояло дело со всей Детской музыкальной школой № 1. Интересно, подумал Дима, пригодится ли ему нутро и в этой затее с Мстителями — не поможет ли оно ему стать еще более ловким и беспощадным? Генка, наверно, высмеял бы его. У него-то небось нутро — как сушеная прошлогодняя слива.
Дима занес руки над клавишами. Уши, голова, и так далее — все системы работают нормально. Три, два, один…
Плям. Первый аккорд он взял правильно.
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та…
Солдатики маршируют по широкому зеленому полю. Фаина Григорьевна велела ему представлять поле, хотя у настоящих солдат наверняка есть дела поважнее, чем топать по полям. К примеру, маршировать по городской площади, где можно и за непокорными горожанами присмотреть, и покрасоваться при всем параде. Генка хотел смастерить какие-нибудь значки и прикалывать к школьной форме, чтобы их не путали с обычным хулиганьем и шизиками, которые на переменах носятся по коридорам. А потом что? У солдат есть война, а Мстителям не за что мстить. Пока…
Дима забыл, как надо исполнять барабанную дробь из шестнадцатых — одним пальцем левой руки или разными. Но его пальцы продолжали играть сами по себе. — Та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата…
Едва он заиграл дробь одним пальцем — неуклюжим вторым, — как понял, что это ошибка. Надо было первым, четвертым, третьим, вторым, а потом снова первым!
Его запястья зажались, и весь знакомый рельеф марша рассыпался. Он остановился.
— Стоп! — завопил режиссер и сорвал с себя наушники. — Анна Глебовна!
Анна Глебовна соскользнула со стула и вперевалку побежала к Диме.
— Ушаков! — строго сказала она. На носу у нее была родинка с пучком тоненьких желтых волосиков.
Халтурщица.
Теперь Дима вспомнил слова Фаины Григорьевны о том, что свои пальцы надо уважать и давать каждому немного заслуженного отдыха. Не зря же, в конце концов, у нас их не два, а целых десять! Лунные часы показывали пять минут первого.
— Ушаков! — повторила Анна Глебовна. — Ушаков!
По комнате поползли шепотки. Зрители заерзали, заболтали ногами.
Дима почувствовал, что у него горят щеки; всему остальному его телу в промозглой студии было зябко до дрожи. Бедная мама!
— Что с тобой, Ушаков? Такая легкая пьеса! Раз-два-три, и поехали. — Анна Глебовна пощелкала своими пухлыми пальцами. — Посмотри, сколько еще у меня таких, как ты!
Ну давай же, взмолился Дима, обращаясь к своему нутру. Шагом марш! Ты же все знаешь, и пальцы твои все знают. Отмаршируем, а мстить будем потом.
— Я готов, — сказал он. Минутная стрелка неторопливо добралась до шестой черточки. Секундной было на все наплевать: она знай себе маршировала по кругу. В неправильном темпе.
— Тишина в студии! — скомандовал из-за мониторов Олег Борисович. Зрители затаили дыхание. — Камера! Мотор! Начали!
Пальцы, голова…
— Извините, а мне надо опять говорить свое имя и возраст и что я буду играть?
— Стоп! Стоп! Не надо тебе ничего говорить. Ты уже прекрасно все сказал, и теперь тебе осталось только сыграть.
Дима кивнул.
— Тишина в студии! Камера! Мотор! Начали! — Дима видел только, как шевелятся режиссерские усы.
Он заиграл снова. Зеленое поле. Солдатики. Золотое солнце в серебряном небе.
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата…
Барабанный бой отомщен! Он знает пьесу назубок. Музыкальные следы цепочкой лежат перед ним, и его пальцам надо всего лишь бежать по этим следам под присмотром хорошо разогретого нутра. Нет ничего легче! Он уже проделывал это сотни раз — и дома для своей пугливой матери, и перед Фаиной Григорьевной, пока она подпиливала себе ногти в маленьком белом облачке.
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, трататата…
Колени в одинаковых ярко-синих брюках ритмично вскидываются к сияющим на груди орденам. Несмотря на тяжелые сапоги солдаты отбивают шаг ровно и четко. Они маршируют плотным строем, но при этом никогда (в отличие от Диминых пальцев) не спотыкаются друг о дружку. Только вот станут ли солдаты маршировать по полю в орденах? Они же не такие тщеславные, как Генка. Это он хочет, чтобы все считали его героем, при том что сам еще даже не знает, чего бы героического им совершить. Дима тоже не знает. Когда он предложил нападать на курильщиков из числа ребят постарше и конфисковать у них сигареты — мстя таким образом за тех, чья одежда, а то и что-нибудь похуже, испортилась от сигаретных ожогов, — Генка закатил глаза. Может, он просто боится старшеклассников. Вообще-то это Дима придумал создать шайку и назвать ее в честь любимого фильма. И если Генка родился на три месяца раньше и ростом капельку выше, это еще не значит, что его надо автоматически назначить главарем. Хватит думать про Генку!