Неуловимые
Шрифт:
При въезде в каждый населённый пункт был опущен шлагбаум. «Штеер» останавливался. Начиналась длительная проверка документов.
К контрольно-пропускным пунктам Аскер старался подъезжать, пристроившись к какой-нибудь колонне или группе автомашин — в этих случаях проверка шла быстрее…
Раза три его останавливали на дороге передвижные посты на мотоциклах.
До сих пор все сходило благополучно. Но по мере того как он приближался к конечному пункту, все больше усиливалось чувство неясной, гнетущей тревоги. Самое трудное было, конечно, впереди…
Широкая, бетонная автострада
В партизанском лагере, после подробного и обстоятельного разговора с подполковником, во время которого были тщательно разработаны все детали и характер действий Керимова, они долго допрашивали Курта Краузе. Убедившись, что расстреливать его не собираются, эсэсовец рассказал о своей прежней службе, о работавших с ним офицерах, сообщил кое-что об абвере, в который получил назначение, обрисовал автора письма, своего приятеля Морица Келлера. О нем подполковник и Аскер выспрашивали особенно подробно: Келлера они считали главной опасностью, хотя и надеялись, что столкнуться с ним Аскеру не придётся.
Разведчик взглянул на часы. Было около трех часов дня. Он правильно рассчитал время. В этот час, если бы Келлер по каким-либо причинам задержался с отъездом, он находился бы на работе. И Аскер, отправившись к фрейлен Амелии, почти не рисковал встретить там её квартиранта. А побывать у неё и убедиться, что Келлер уехал, надо было сейчас же, немедленно. Только потом он мог явиться в абвер.
Таковы были расчёты. Но все получилось иначе.
Когда Аскер подъехал к последнему контрольно-пропускному пункту, документы стал проверять не унтер-офицер, как это было на двух предыдущих постах, а сам начальник пункта. Узкоплечий гауптман с жёлтым вытянутым лицом долго рассматривал командировочное предписание Краузе, запрятал его в карман, поднял на Аскера глаза и сказал, что ему, гауптману, как раз надо в управление абвера; они поедут вместе.
«Вот и началось», — тревожно подумал разведчик, с любезным видом распахивая дверку автомобиля. Гауптман сел и резким отрывистым голосом сказал фельдфебелю у шлагбаума что вернётся через час.
Машина шла по улицам города. Аскер подчёркнуто небрежно достал из бортового портфеля сигарету, ловко зажёг спичку, на секунду выпустив руль. Когда какой-то прохожий перебежал дорогу под самым носом автомобиля — рассмеялся и пустил вслед крепкое словечко. Все это должно было означать, что он беззаботен и в отличном расположении духа. На деле же разведчик был напряжён до предела. Он поймал себя на том, что все слабее прижимает педаль акселератора, как бы оттягивая время…
Изредка Аскер бросал взгляд в зеркальце на ветровом стекле — в него хорошо была видна лошадиная физиономия гауптмана. Но на ней ничего нельзя было прочитать. Спутник жевал сигарету и изредка командовал, куда ехать.
Вот в управление абвера — большое, массивное здание в дымчато-серой штукатурке, с несколькими подъездами, возле которых прохаживались эсэсовцы с автоматами.
Вслед за спутникам Аскер вылез из машины.
Начальник контрольно-пропускного пункта оставил офицера в приёмной,
Кабинет адъютанта представлял собой просторную комнату, обставленную строго: диван полированного дуба, два кресла у письменного стола, столик с графином н фарфоровыми стаканами, стулья вдоль стены.
Адъютант, человек средних лет, с короткими жёсткими волосами, сидел за столом и разглядывал посетителя маленькими глазками, глубоко запрятанными под тяжёлыми надбровными дугами.
Аскер остановился у стола и коротко выбросил вперёд руку в фашистском приветствии.
— Хайль! — адъютант небрежно приподнял руку. — Ваши документы.
Разведчик неторопливо извлёк из сумки пакет, протянул адъютанту, затем вынул из кармана книжечку с тиснением.
— Это моё личное дело, герр штурмфюрер. А вот удостоверение. Что касается предписания, — он повернул голову к стоявшему сбоку начальнику контрольно-пропускного пункта, — то герр гауптман забыл мне его вернуть… Ага, оно, я вижу, у вас!..
Командировочное предписание лежало перед адъютантом. Он оглядел его, затем внимательно осмотрел удостоверение и пакет.
— Вас ждали вчера. — Адъютант сжал губы. — Вы были в дороге лишние сутки. Почему?
— А… — Аскер изобразил улыбку. — Вот, оказывается, в чем дело!
Он неторопливо полез в карман, вытащил акт, составленный комендантом полевой жандармерии, развернул и положил перед адъютантом.
— Небольшое происшествие.
Адъютант и гауптман прочитали акт, обменялись взглядами. Штурмфюрер взял акт, прошёл в кабинет своего начальника. Прежде чем дверь затворилась, Аскер успел заметить, что кабинет пуст. Он понял, что адъютант решил проверить акт, очевидно, по телефону.
Гауптман уселся за стол. Аскер постоял минуту, потам круто повернулся, прошёл к дивану, сел, заложив ногу за ногу, зажёг, ломая спички, сигарету. Немецкий офицер, наблюдавший за ним, отметил про себя: раздосадован, оскорблён, едва сдерживается. Он усмехнулся: юнец, чванливый и самонадеянный!
Аскер в эти минуты размышлял. Но сосредоточиться он никак не мог. Раньше даже в самые трудные минуты его никогда не покидала уверенность, ясность мысли. Сейчас — не было этого. В сердце закрадывалось сомнение в том, что он действует правильно. И червячок этот точил, точил… Внезапно с острой щемящей тоской вспомнил Аскер родную дивизию, товарищей по оружию. С ними не был страшен никакой враг. Здесь же он был один. И все сразу же пошло не так. Не покидала мысль: вот сейчас отворится дверь и войдёт Мориц Келлер!..
Трудные были минуты. И все, что он мог делать сейчас, — это ждать. А ждать было мучительно тяжело. Угнетала не только нависшая опасность, но и другое — сознание собственного бессилия, невозможность действовать, что-либо предпринять… Нет, он нисколько не жалел о том, что прибыл сюда. Конечно, он многим рискует. Но разве те, что бросаются с гранатами под фашистские танки или закрывают собой амбразуры вражеских лотов, — разве они не думают о жизни?.. Именно во имя жизни, но не своей, а жизни и счастья народа, идут они на это!..