Неумолимая жизнь Барабанова
Шрифт:
– Ну и день выпал вам, Александр Васильевич. Такие дни, благодарение Богу, случаются не слишком часто.
В голове у меня началась музыка, я качнулся на табурете и глупо спросил:
– В метро – вы?
Он развел руками.
– Кто мог догадаться, что в такую погоду вы отправитесь пешком? Я потерял вас на выходе, занервничал и оказался у вас дома первым.
– Старик никому не открывает. У вас ключ?
– Я сказал, что пришел по поводу квартплаты.
Явиться в двенадцатом часу ночи для бесед о квартплате – да они со стариком нашли
– Ваш отец сказал, что вы минуту назад вышли к соседям, и он тут же позовет вас.
– Ну, – сказал я, прикладывая медное донышко турки к голове, – мы встретились наконец. И что?
Мой гость перегнулся через стол.
– Анатолий не может оставаться у меня, – сказал он. И тут я его узнал.
Охранник, как положено, сидел на месте, стекла в двери были целехоньки, в вестибюле стояла прохладная тишина. Кнопф возник, когда я проходил Алисину светелку. На лице его лежала скорбь, он взял меня под руку и придержал.
– Дела, Александр, – сказал он сокрушенно, – дела… – и внезапно оживился. – Причем заметь, ты-то как ловко вывернулся. Тебя-то кто ни видел, всем каюк. – Мысль эта Кнопфу понравилась, он толкнул меня в бок. – Вот скажу я, что это ты всех угрохал, а тебе и крыть нечем.
– Скажи! – разозлился я, и Кнопф печально вздохнул.
– Говорил уже… Данную версию отвергли как не имеющую под собой почвы. Чтобы вот так, с одного удара Ректора уконтропупить… Нет, Барабан, у тебя кишка тонка. Но тех двух оболтусов ты мог, очень мог… – Кнопф опять задумался и сказал, что сегодня мне придется рассказать детям что-нибудь бодрящее и укрепляющее.
– Не подведи, Александр, – добавил он, и я снова разозлился. Мало мне тройного убийства, мало мне всего, что было потом, так еще и Кнопфа в начальники получить!
Простодушно, как только мог, я спросил, не передал ли Кнопф свои физкультурные часы Ксаверию? Взор Кнопфа помутился на мгновение, но тут же обрел обычную прозрачность.
– Чудак, – сказал он. – Ксаверий на посту. Ксаверий надеется… Слушай, – оборвал он себя. – Если разобраться, то влип ты в это дело по самое сказать нельзя.
И дальше бодрой скороговоркой Владимир Кнопф доложил мне, что коли я единственный свидетель злодейского убийства, то охранник Анатолий непременно меня найдет.
– Б-бах! – сказал Кнопф. – На пороге собственной квартиры. Как тебе?
Я опечалился, и Кнопф тут же посоветовал мне не падать духом.
– Прохвост Анатолий не знал твоего адреса. – сказал он.
Облегчение, которое я почувствовал, было совсем как настоящее. Дурной симптом: по-видимому, я изолгался вконец.
На лице у Кнопфа проступили большие и малые кости, весь он одеревенел и принялся толковать о детях и о моей ответственности. На счастье в коридор вышла Алиса и призвала Кнопфа. На душе у меня стало полегче. Далеко вверху огромным гулким шаром катились голоса.
Я вошел в класс, как в огненную реку. Клянусь Машенькиным мизинчиком – так оно и было. Едва переступив порог, я чуть не выложил им все. Невидимое пламя бушевало. И мне показалось, что в нем трещат инструкции Кнопфа.
Черта с два! Плевать им было на то, что произошло в самом деле. И полустертые контуры трупов на асфальте были только орнаментом детских фантазий. Будь я проклят! Каждого из них распирала собственная гипотеза.
– Вот, – сказал Лисовский Петр, – вы будете нас судить.
Оказалось, каждая пара готова представить собственные измышления по поводу стрельбы и душегубства.
Строго подергивая бровками, Лисовский объяснил про чистоту эксперимента.
– Спали мы – это раз. Окна у нас во двор – это два. Вы, Александр Васильевич, в третьих, тоже… за событиями не поспеваете.
По поводу этого «тоже» я хотел было возмутиться, но не стал. Мне в тот момент стало ясно, что репутация растяпы может оказаться очень кстати при дворе Ксаверия.
– Мы вам напишем каждый по-своему, – терпеливо толковал Лисовский. – Вы из этого сложите чего-нибудь, а там поглядим… – добавил, подумав, – Если не возражаете.
Я сел. Три трупа, невесть куда исчезнувший человек – и что же? Все это лишь повод для игры воображения. Дети зашуршали бумагой. Любовь к писанию приходит с годами, и извращение это – удел немногих. Здорово же их разобрало!
Я осторожно покосился в сторону Анюты Бусыгиной, и глаза наши встретились. Попался! Попался! Девочка и не думала писать. Не отпуская моего взгляда, она медленно встала. Сосед ее в недоумении оторвался от своих листков.
– Я не люблю писать, – сказала Аня спокойно и медленно. – У меня все предположения кончаются в середине. Я расскажу, позвольте.
– Рассказывать легче! Да, легче! – яростно проговорил мальчик у окна. А соседка Лисовского Петра хлопнула ладонью по парте и даже толкнула своего господина. Тот совершил сложное движение бровями, но смолчал.
– Ах, вы не поняли, – отчетливо проговорила Аня. – Мне ничего не надо. Я расскажу, и от этого не останется ни словечка.
Значит и тут была какая-то игра. Значит и они уже распорядились мною!
Боюсь, я оглядел их не очень ласково, но им было не до того. Они утихли и склонились к бумаге, только Аня стояла упрямо подняв подбородок.
– Ну, – сказал я ей, – Ну же.
– У Воловатого пистолета не было. Кто разрешит врачу пистолет? Будь у него пистолет, Анатолий отнял бы его и перестрелял всех троих тут же.
– Ха! – молвил Лисовский презрительно.
– Вот тебе и «ха», – отозвалась Анюта. – Стал бы он ждать, пока ему Ректор бок проткнет.
– Ладно, пусть согласился кто-то. – А на улице? Где он на улице ствол взял?
– Сообщница, – проговорила Бусыгина, и все перестали писать.
– Ой, Анька, ой! – сказал Сергей, в изумлении глядя на свою нареченную. Прочие дети глядели на меня. После того, как стало ясно, что моей реплики не будет, Аня качнула косо срезанной блестящей прядью и повторила: