Неуставняк 2
Шрифт:
И всё же он был мучим некой недосказанностью, которая рвала слова и тормозила речь. Он вновь метнулся на край строя и, совершенно не связывая события, чётко, без крика проговорил: «Ну, ты же всё равно наврёшь и всех опозоришь, купишь украденную у ветерана войны медальку и будешь носить! Жаль, Нуфер, что, провожая здесь, я не встречу тебя там!»
– Кучеренко, привести молодых в нормальное состояние и строиться на завтрак!
– А умыться? Себя в порядок привести! Товарищ капитан?!
– Нуфер вылижет, ему же с завтрашнего дня язык будет только в тягость!
…Не думаю, что в роте, которая слушала эту правду, могли зародиться хоть
Что-что, а команда «разойдись!» была выполнена на высоте, и мы, вчерашние курсанты, в какой-то момент времени даже опоздали.
В кубрик стали просачиваться по одному Дембеля, им, вероятно, не хотелось афишировать свою причастность к вчерашнему переодеванию. Ко мне подошёл Сергей Анатольевич и почти плаксиво спросил: «А где мой тельник?»
– А я знаю? – Вся эта история уже достала!
Утро хуже вечера и это что? Новый наезд?!
– Я же тебе сунул вчера под подушку.
– Куда сунул – там и возьми.
Сергей Анатольевич выудил из-под подушки свой тельник и скромно, то есть без слов, удалился.
До построения на завтрак оставалось дел чуть – заправить постели и умыться.
В кубрик зашёл счастливый Валера Горбунов – мой земляк, мой Дед и сосед по связке ярусов одной кровати.
– Бля, Саня, ты даёшь! – Он был действительно рад. – Я тебе защиту не гарантирую, но жизнь будет у тебя насыщенна!
– Слушай, Валера, – я не стал вступать в полемику и перешёл сразу к делу, – а тельники действительно при первой бане обменяют?
– Ну да, если ты хочешь, – он испытующе посмотрел на меня, – а что? Знаешь, можно и не менять, но тогда надо будет самому стирать, сушить и охранять, чтобы разведчики или свои не прибрали!
Я слегка нагнулся, схватил свой тельник за ткань на спине и стащил его с себя:
– На!
– Ты чё! Ротный – он же неадекват, разорвёт!
– Бери! – Моя решимость наполнила его и так не очень-то пугливое сердце ответной реакцией и он, стащив с себя, протянул мне свой.
На батальонном построении я стоял в полинялом тельнике, который не отличался от общего тона сослуживцев роты, и только остальные, бывшие курсанты, сияли грустью в первозданной новизне.
Ротный спросил меня, я ответил, он принял мои слова на веру и обмен утвердил.
Думаю, что мой порыв каждый расценил как поступок, но вот оценка, опять же, была индивидуальна.
К торжественному маршу!
Последующее событие было скоротечно и скрыто ночной темнотой. Я почти забыл его, но ковыряние в памяти напомнило о нём и может пролить свет на коллективность солдатских действий, даже если им противостоит командир.
Второй день пребывания в третьей роте был не менее насыщен, чем первый. Вечерний бутерброд первого дня я съел, запивая чаем из обливной кружки. Хлеб был сырым – не подмоченным, а именно сырым – он слипался, как пластилин, окончательно теряя форму при нажатии. Кусочек масла отказывался намазываться на сердцевину, заполнявшую края хлебного прямоугольника. Когда я всё же решился его откусить, то рот в секунду наполнила плохо пережёвываемая масса – масло приклеилось к нёбу, а так называемый хлеб, словно замазка, заполнил все дырочки между зубов и пазухи под языком. Всё это требовалось срочно запить, но была единственная кружка чая и нетерпеливый Шиханов, который сетовал на то, что мы придём лишь к середине фильма.
Завтрак тоже был не менее впечатляющим, чем вечер. Утренняя выволочка состава роты, косые взгляды незнакомых лиц, притирки в строю и плечевое пихание тесной толпы – всё было не вновь, но вот моя неготовность принять новый быт убивала!
Перед завтраком нам выдали столовый обвес – фляжку, котелок и подкотельник, чехол для них и ложку. Все это теперь было нашим и носить это мы были обязаны повсеместно, а значит, драить их и начищать три раза в день – по числу приёмов пищи.
Первый осмотр моего котелка выявил на его боку нестираемую надпись: «Хрюнь». Кто он, тот безвестный боец – пораженец в правах или наоборот, самодовольный Дедок, обожравшийся душ беспрекословных Слонов? Так или иначе, кашу мы ели с ним из одного котелка. В дальнейшем я частенько к нему обращался, когда оставался один на один сам с собой, а значит и с ним наедине.
Но самое главное – это то, что котелок требовалось мыть не сразу по приёму пищи, а минут через двадцать возле полариса, и счастье, если успеешь, так как он был единственным источником горячей воды в части. Жир, добавляемый в пищу, настолько плотно обволакивал стенки котелка и подкотельника, что в полевых условиях его можно было смыть именно горячей водой, но предварительно начистив котелок и подкотельник песком. А если не поторопиться, то мытьё холодной водой превратится в каторгу – жир не смоешь и сам обсалишься. Зачастую приходилось домывать котелок свой и Деда в том же поларисе, но минут за двадцать до приёма пищи, и не дай тебе Бог попасться с грязным предметом столовой гигиены – накормят, как свинью!!!
Помимо этой условности у каждого в этот день появилась обязанность мыть котелок одного из Дедов. Правда, мне поначалу Деда не досталось, но Свороб мыл сразу два – Кучера и Шихана! Со мной решили повременить, зато моим однокурсникам предъявили каждому по одному.
Целуйко достался Кирею (Вячеслав Киреев – младший сержант, замкомвзвода номер два) и его земляку по Белоруссии; Диму принял на себя Виктор Пастухов (младший сержант из взвода номер один); Вдова (Юра Вдовин – он же цыган) получил в услужение алтайского земляка Витю Чалова; Хвоста (Ваню) захомутал Цапок (Цапаев); а Валя Романов достался Филиппку (Вова Филиппов). Этот список не полон, так как молодых в роте было восемнадцать, а Дедов – двадцать два. К Каунасскому ротационному пополнению добавлялась ещё и кровь тел из Ферганской учебки, которая была основным наполнением 103 ВДД.
Моя невостребованность была мне на руку, так как, не понимая первоустройства ротного порядка, я затаился, вернее, встал сбоку.
Второй день рота прожила, заполняя промежутки между приёмами пищи мелкими делами. Мы, молодые, убирали расположение, потом закреплённую за ротой территорию, которая состояла из половины дороги вдоль корпуса модуля и пятачка перед солдатской курилкой. Курилка была тоже нашей, но под полог огромного шатра заходить было страшно – оттуда постоянно доносился приглушённый смех, похожий на ночное уханье сыча, и сверкали отблески недружелюбных взглядов. А чтобы не испытывать судьбу, я подпихнул в неё Свороба, который не сопротивлялся, но перед тем как войти в неё оглянулся с такой прощальной миной, что впору было совершить свой первый подвиг – закрыть товарища грудью.