Неутомимые следопыты
Шрифт:
К Зареченску мы подъезжали в тот же день, часов в двенадцать. За окном зелеными волнами перекатывались холмы, поросшие лесом, вились узенькие речушки, через которые наш поезд перепрыгивал так легко, словно над ними не было никаких мостов.
Афанасий Гаврилович стоял рядом с нами и тоже глядел в окно.
— Ну, други, вот и кончается ваше путешествие, — весело произнес он. — Сейчас увидите наш тихий Зареченск. Благодать! Отдых лучше и не придумаешь. Спокойствие и благоухание. Недаром сюда, к нам, из больших городов люди приезжают, как на дачу. И у твоей тетушки, Евгений,
Поезд загрохотал по мосту. Зажатая с двух сторон обрывистыми лесистыми склонами, внизу за окном мелькнула река. Я вспомнил про наши рыболовные снасти и спросил:
— А речка у вас хорошая?
— Да вот она, речка, — кивнул Афанасий Гаврилович. — Неглубокая она, утонуть не утонете.
— Мы не боимся утонуть, — веско сказал Женька.
— А рыбу в ней ловить можно? — осведомился я.
— Рыбу? Отчего же, можно. Вот такусенькие рыбешки водятся. — Афанасий Гаврилович показал нам свой мизинец. — Акул, к сожалению, нет. Зато в лесах озера есть. Там караси агромадные. Мальчишкой я все те места облазил. Это мне после ой как пригодилось в моей партизанской жизни.
Едва он заговорил об этом, как я сразу же насторожился. И у Женьки загорелись глаза. Но Афанасий Гаврилович тотчас же умолк и стал смотреть в окно. Мне вдруг пришла в голову замечательная мысль — сфотографировать его на память. Тем более, что я в пути не сделал ни одного снимка.
Наш попутчик не возражал. Я несколько раз щелкнул затвором. Свет из окошка падал хорошо — снимок должен был получиться удачным.
Поезд замедлил ход. Афанасий Гаврилович поднял тяжелую доску скамьи и вытащил из углубления под ней большущий чемоданище, куда больше нашего. Под сиденьем оказалась еще корзинка, тоже довольно большая. Она была пуста, и ее плетеное дно было выпачкано чем-то красным. Я подумал, что это ягодный сок, и удивился, как это можно с такой большущей корзиной ходить в лес за ягодами.
Поезд шел теперь еще медленнее. Мелькнул полосатый шлагбаум. За ним вдоль шоссе вытянулся, будто на выставке, ряд автомобилей. Машины в изумлении глазели на поезд выпученными фарами. Вдалеке, почти у самой кромки синеватого леса, пестрели крохотные, величиною со спичечные коробки, домишки.
— Вот и Зареченск, — произнес Афанасий Гаврилович.
Мы стали прощаться со старушкой. Я приготовился тащить к выходу наш чемодан. Женька было схватился за ручку чемоданища Афанасия Гавриловича, но только закряхтел, не в силах его поднять.
Когда поезд остановился, я стащил наш чемодан с подножки на платформу и огляделся. Из вагонов выходили редкие пассажиры. За моей спиною вдруг раздались звуки поцелуев.
— Женечка, родненький!.. Большой-то какой стал! А товарищ твой где?
Значит, эта высокая полная женщина, которая тискает Женьку в объятиях, и есть тетя Даша!
— Иди сюда, Серега, — позвал меня Женька. — Вот он, мой товарищ.
Афанасий Гаврилович стоял в стороне и растроганно улыбался. А тетя Даша как будто его и не замечала. Когда Дарья Григорьевна вдоволь нас обоих нацеловала и наобнимала, он поднял наш чемодан.
— Не опоздать бы на автобус.
Иван Кузьмич
Оказалось, что от вокзала до города нужно ехать минут тридцать пять — сорок. Автобус, маленький и старомодный, стоял на площади перед вокзалом, возле скверика с чахлыми пыльными деревцами. Пассажиров в машину натолкалось уже много.
— А ну, потеснитесь, народы! — громко закричал Афанасий Гаврилович. — Эй, бабка, чего расселась с узлами? А ты, новобранец, не видишь, что ли, пополнение прибыло?
Гаркая на неповоротливых пассажиров, расталкивая их чемоданами, Афанасий Гаврилович освободил проход, и мы кое-как втиснулись. Захлопнулась дверка, и автобус медленно пополз от вокзала.
Дорога, извиваясь, бежала полями. Белесый овес сменялся желтой, уже поспевающей рожью. Домишки вдали на холмах появлялись то справа, то слева, то впереди. В том месте, где шоссе было обнесено по краям низенькими белеными столбиками и круто забирало вверх, я увидел в стороне памятник, окруженный железной посеребренной оградой. На постаменте была изображена фигура сидящего летчика в комбинезоне. Рядом с ним неподвижно замер мальчуган с моделью планера в руке. Наклонившись, летчик показывал ему, как пикирует самолет. Я угадал это по застывшему в бетоне движению руки с вытянутой и немного наклоненной вниз ладонью.
Все подножие памятника было засыпано полевыми цветами. На груди летчика алел и трепетал от ветра шелковый пионерский галстук.
— Кому это памятник? — спросил я.
— Летчик разбился во время войны, — отозвался Афанасий Гаврилович.
Галстук горел на груди бессмертного летчика живым алым огоньком И мальчуган все смотрел вдаль задумчиво и немного сурово. Автобус натруженно ревел, взбираясь в гору. Шоссе полукругом огибало памятник. Он медленно поворачивался по кругу. И мне вдруг почудилось, будто летчик шевельнул каменной рукой, а мальчик чуть наклонил голову, словно прислушиваясь к его словам…
Автобус наконец преодолел подъем. Памятник скрылся за поворотом. Домики теперь были совсем близко. Потом колеса машины запрыгали по булыжной мостовой. Мы въехали в город.
По обеим сторонам узкой улочки теснились каменные и деревянные домики в один-два этажа. Возле тротуаров бродили куры и утки. Крыши домов были утыканы телевизионными антеннами. Автобус фыркнул, как лошадь, и остановился.
— С приездом! — весело воскликнул Афанасий Гаврилович.
Мы вылезли из автобуса. Афанасий Гаврилович стал с нами прощаться:
— Ну, молодые люди, милости прошу ко мне в гости. На чаек. С клубничным вареньем. Счастливо вам отдохнуть. Счастливо и вам, Дарья Григорьевна.
— До свидания, — почему-то не особенно приветливо ответила тетя Даша.
Дом, где отныне предстояло нам жить, прятался в зарослях отцветшей сирени. Он был одноэтажный, с небольшой надстройкой вроде чердака. Мы вошли в узкую калитку.
— Входите, входите, — приговаривала тетя Даша, поднимаясь на крыльцо. — Ваша комнатка уже ждет вас не дождется.