Неужели это я?
Шрифт:
— Итак, я жду вас на сеанс во вторник, во второй половине дня. Вы не можете мне отказать, — сказал Поль, прощаясь.
Санди поняла, что отказать действительно не сможет, и утвердительно кивнула: да, хорошо, я ведь в отпуске, почему бы и нет?
Простились по-дружески. Неожиданное знакомство оказалось приятным для обоих.
Вторник так вторник, думала Санди, поглядывая на дорогу сквозь ветровое стекло. В пустоте, что внезапно образовалась вокруг нее, этот вторник будет мигать маленьким маячком, заставляя смотреть вперед, не давая сбиться с правильного курса.
Она не хотела знать, почему Филипп столь низко и оскорбительно поступил
Глава шестая
Подарки судьбы
Марго ликовала: кино получилось со счастливым концом. Пусть пока Филипп чернее тучи, зато скоро она его растормошит и между ними все опять будет тип-топ.
Филипп был в полной растерянности — он и злился на Марго, и был растроган той безоглядностью, с какой она кинулась за ним. Но больше всего его поразила Санди. Почему же он до сих пор не замечал, что она настоящая красавица? Бородач отрекомендовал ее феей Мелисандой, и чувствовалось, что он бесконечно горд ее визитом. На Филиппа повеяло неведомой ему жизнью, заработало воображение. Он удивлялся, как мог проглядеть в обыденной и будничной Ди загадочную Мелисанду. Сумрачно и рассеянно поглядывал он на щебетавшую Марго, почти не видя ее, придумывая, какой жизнью живет таинственная и прекрасная фея.
Рассеянно он вернулся в тот же самый номер и не возражал, когда вечером к нему в постель скользнула Маргарита. Однако обнимая ее, Филипп вспоминал Санди, и ему не столько хотелось вновь оказаться с Ди, сколько свести знакомство с загадочной Мелисандой.
Санди не напоминала себе ни валькирию, ни фею.
— Сдувшийся шарик, — констатировала она, вернувшись домой и посмотрев на себя в зеркало: осунувшееся лицо, несчастные глаза.
И хотя она не собиралась сдаваться, после подъема, к сожалению, неизбежно наступает спад. Ей ничего уже не хотелось, все раздражало, и больше всего то, как бездарно она распорядилась долгожданным отпуском. Махнуть, что ли, куда-нибудь с горя? Но и идти никуда не хотелось, а хотелось лежать ничком на кровати и реветь в голос от щемящей жалости к себе, неудачнице, которая всегда остается на бобах.
Раздражало, угнетало обещание позировать Кремеру. Позировать! Смешно сказать! С опухшими от слез глазами-щелочками? Да зачем мне вообще это нужно? Ради чего?
Вспоминая свой визит к Кремеру, ничего, кроме неловкости, она не испытывала. Сплошные нелепости: ее появление, переодевание, Филипп со своей девицей... Сколько Санди ни думала, она не могла понять, зачем он это сделал. И опять принималась плакать. Чем я заслужила такое унизительное оскорбление? За что? Все казалось гадким, отвратительным сном.
Санди пролежала в постели день, потом второй. Ревела, пила снотворное, спала, опять ревела. Взглянув в зеркало на свое опухшее лицо, пришла в ужас: еще день, и глаз не останется вовсе. Приняла контрастный душ, подкрасила глаза, припудрила нос и, решив, что пора возвращаться к нормальной Жизни, вышла прогуляться.
На Монмартре кипела жизнь, которая туристам кажется вечным праздником. Еще бы! Даже в самой маленькой овощной лавчонке витрина была произведением искусства, а создавались эти шедевры каждый день заново. Санди всегда восхищало неустанное трудолюбие одних, которое для других оборачивается праздником. Она поздоровалась со знакомой цветочницей и полюбовалась ее изящными букетами.
Мои герани, конечно, куда грубее, но зато жизнерадостные, жизнестойкие и жизнелюбивые. Я забросила их на целых три дня, а они выдержали. Буду брать с них пример! И Санди высоко подняла голову.
Она спустилась с Монмартра и пошла по бульварам. Они вторглись в тесный черно-серый каменный Париж в девятнадцатом веке и казались горожанам насильниками, узурпаторами. Потом опушились плакучими ивами и каштанами, спрятали в своей тени узорные чугунные скамейки, стали прибежищем многих поколений влюбленных и их трогательных воспоминаний, а также хранителями духа прошлого века — прекраснодушного, чувствительного, многоречивого.
Домой Санди вернулась совсем в другом настроении, не слишком веселом, но вроде примирившаяся с тем, что произошло. Нужно привести в порядок нервы и браться за работу, вот и все.
Завтра я все-таки съезжу к Кремеру, верну рукопись, объясню, что позирование слишком тяжелый труд, который не по мне. Впрочем, он и сам это прекрасно понимает. Его просьба — следствие все того же нелепого спектакля, который мы так внезапно разыграли. Но теперь мы снова на твердой реальной почве, снова трезво смотрим на вещи, и нам обоим ясна очевидная нелепость произошедшего.
Расставив все по местам, Санди почувствовала облегчение.
Поль давно уже не вскакивал с первыми лучами солнца, чувствуя будоражащий кровь запах краски и зуд в руках. Он обошел весь дом, придирчиво ища комнату, которая станет его мастерской.
Дом был совсем небольшой, очень старый. Две комнаты, в которых жила и умерла его тетушка, казались самыми обжитыми. Поль так и оставил их в неприкосновенности. Все остальное мало-помалу ветшало и давно нуждалось в ремонте, на который у древней старушки не было сил. Приехав, Поль облюбовал самую светлую комнатку с итальянским окном, смотревшим в сад. В ней стояли лишь стол и кровать, а ему больше ничего и не было нужно.
В холода он зажигал камин, смотрел на огонь, который лечил его, заставляя забывать об ином, оставшемся недоступным пламени. Поль радовался, что сбежал из Парижа, он хотел забыть обо всем, чем жил там. Поселившись в маленьком городишке, он полюбил возиться с цветами и составлял из них красочные композиции на крошечном пятачке перед террасой. Полюбил долгие прогулки, много читал и в конце концов сам стал баловаться сочинительством.
Сад он запустил, да и домом не занимался и теперь обходил свои владения, с удивлением обнаруживая кладовки, чердак, полутемные клетушки, о наличии и назначении которых не имел ни малейшего понятия. Открытий было много, но под мастерскую ни одно из помещений не годилось. Разве что чердак? Но на переоборудование уйдет неделя, не меньше. То ли дело мансарда в Париже! Впервые Поль вспомнил о ней с нежностью и даже с какой-то ностальгической печалью.
Но сеанс должен состояться во что бы то ни стало, и он попробовал приспособить террасу. Вынес лишнюю мебель, оставив только узкий диванчик, кресло и журнальный столик, а потом принялся колдовать с занавесями — свет должен быть мягкий, рассеянный. Перерыл тетушкины шкафы, сундуки, отыскивая ткань, которая могла бы послужить драпировкой, облюбовал несколько кусков, но окончательный выбор решил сделать после того, как усадит модель.
Поль привел в порядок мольберт, попробовал краски, кисти и стал грунтовать холст. Холсты он всегда грунтовал сам, никому не доверяя черновую, но существенную работу.