Неведомый Памир
Шрифт:
Тщательно привязав лодку веревками за огромный валун, я осторожно тронулся вперед. На этом острове чаек не оказалось, но они уже тревожно летали вокруг, и было ясно, что колония находится на следующем острове. Зато здесь я натолкнулся на целое стадо линных гусей. Их было штук пятнадцать. Они в ужасе кинулись удирать от меня, грузно плюхаясь в воду. Летать гуси не могли: маховые перья на крыльях были еще в кисточках. Острова разделял мелкий проливчик, вполне переходимый вброд. Преодолеть его было делом одной минуты, и тут по яростным атакам десятков чаек, налетавших с хриплыми криками, я понял, что цель близка. На острове располагалась колония буроголовых чаек, не менее, если не более, крупная, чем
Пора было приниматься за дело.
Среди прибрежных камней удалось разыскать трех птенцов; я взял их в коллекцию. Птенцы были уже довольно крупные и как раз в том самом наряде, который был нужен. Затем скрепя сердце пришлось застрелить еще трех взрослых птиц для шкурок и анализа пищи. Было крайне интересно узнать, чем питается такое количество чаек на озере, почти совершенно лишенном рыбы. Впоследствии оказалось, что пищеводы и желудки как взрослых птиц, так и птенцов были буквально набиты сотнями взрослых ручейников, своеобразных водных насекомых. Кроме них значительную роль в питании чаек играют рачки-бокоплавы, которых здесь зовут бармашами. Их довольно много на Каракуле. Судя по упитанности старых и молодых птиц, такой корм был им на пользу и водился в водах озера в достаточном количестве.
В самом конце работы на острове я наткнулся на затаившегося в камнях подраненного гуся (видимо, работа метеоролога), погнался за ним и, уже схватив было, упал, сильно разбив себе колено о камень. Только этого мне и не хватало - после бессонной ночи и сильного физического напряжения я и так еле держался на ногах.
Пора было возвращаться. Тщательно уложив в рюкзак добычу и снаряжение, я кое-как взвалил его на плечи и, сильно хромая, потащился назад, к лодке. Солнце уже цеплялось за гребень Музкола, и надо было поторапливаться. Между тем ветер перешел в настоящий ураган. Лодка, привязанная к камню крепкими длинными веревками, трепыхалась по ветру, как вымпел на флагштоке.
Добираясь до острова, я плыл почти по ветру. Теперь же предстояло выгребать против ветра, что представлялось делом совершенно безнадежным. А если выгрести не удастся, меня снесет в открытый плес - и тогда конец... Конечно, можно было подождать конца бури, но ведь такие ветры иногда длятся неделями! А из провизии у меня оставались только банка сгущенного молока, десятка полтора сухарей и литровая фляга воды. Задумавшись, я хотел было сделать из нее глоток, протянул руку - и похолодел. Фляга была пуста! Тщательное исследование обнаружило маленькую дырочку в ее днище. Дело принимало плохой оборот: без воды долго не высидишь. Приходилось рисковать.
Спущенная на воду лодка заплясала на волнах, как поплавок, и никак не хотела отрываться от берега, куда ее прижимало ветром. Пришлось налечь на весла изо всех сил, и вдруг раздался легкий треск - треснуло весло. Это уже пахло бедой. С таким веслом нечего было и думать плыть против ветра. Лодку, конечно, сразу же выкинуло на берег. Оставалось, оттащив ее от воды, положиться на судьбу и ждать. Кажется, тут я впервые пожалел, что не прибег вновь к помощи метеоролога. Но уж очень не хотелось иметь дело с этим ярым браконьером.
Об этой ночи лучше не вспоминать.
Днем с подветренной стороны острова было настолько тепло, что я без помех проспал несколько часов. Сон сильно ободрил меня, но теперь ужасно захотелось пить. На закате жажда стала невыносимой. Вспомнив опыты Бомбара по поглощению морской воды, я попытался выпить немного каракульской водицы. Мне удалось, не переводя духа, сделать с десяток глотков, но меня тут же жестоко вырвало. Тем не менее, стало как будто легче.
Темнело. Ни чаек, ни гусей больше не было видно. Потревоженные моим вторжением, они, видимо, перебрались на следующий остров, возвышавшийся метрах в пятистах дальше. Часов около одиннадцати, в полной тьме, когда шторм ревел по-прежнему, на меня опять напал страх. Было, похоже, что ветру не будет конца. Я решил, дождавшись рассвета, лечь в лодку и плыть самосплавом по ветру через открытое озеро к поселку. Авось донесет! Но к середине ночи шторм вдруг начал стихать. Сначала я даже боялся этому верить, но он унимался на глазах, и грозный рокот прибоя превращался в ласковый плеск. Надо было спешить. Спотыкаясь и падая в темноте, я столкнул лодку на воду и через каких-нибудь пятнадцать минут оказался на коренном берегу. Все! Вырвался! Теперь-то уж все будет в порядке!
Надо было как можно скорее выбираться к тракту: вторые сутки без воды, в сухом, разреженном воздухе - это не шутка. Однако возникло новое осложнение: как быть с грузом? Я не мог унести его сразу - силы мои ослабли, а разбитое колено болело. Пришлось разбирать груз на две порции и постепенно перетаскивать к тракту. Такая метода в три раза удлиняла путь, но иного выхода не было. Идти приходилось вверх, правда, по очень пологому склону с твердой, усыпанной мелкой щебенкой почвой. А ночь стояла на диво тихая, и звездное небо так сияло, что просто невозможно было впадать в уныние. Я держал направление на громадную снежную шапку горы, возвышавшейся километрах в сорока отсюда. Где-то недалеко мой курс и тракт должны были скреститься.
Около четырех часов ночи, застонав от удовольствия, я свалил последнюю порцию груза у обочины и сам растянулся поверх него. Однако жажда, пересилив усталость, подняла меня на ноги и погнала вниз по тракту в поисках воды. Но вблизи ее нигде не оказалось.
Скоро вдалеке замелькали фары, и минут через десять мимо меня промчался лесовоз. Он не остановился, хотя шофер отлично видел меня, мой груз и поднятую руку. По памирским нормам это было беспрецедентным хамством. Приступ ярости еще не успел пройти, как вновь показался свет идущей машины. На этот раз я вышел на самую середину дороги и замахал руками, как ветряная мельница.
Выпив весь запас чая из термоса водителя, я сладко заснул в углу кабины, разморенный теплом. В Каракуль мы приехали на рассвете. Над озером поднимался легкий туман. Стоял полный штиль. Далекие снежные гребни Музкола и Заалайского хребта уже розовели в рассветных лучах. Озеро лежало неподвижное, безмятежно-синее, такое спокойное и ласковое, и просто не верилось, что всего несколько часов назад оно держало меня в смертельных объятиях...
Пещеры