Неверноподданный
Шрифт:
Все эти обвинения были не новы и повторялись на протяжении веков, но сейчас Боря находился в огромной толпе, которая негодующе реагировала на каждое слово. Особенно неприятное впечатление произвело выступление патриота Кирилла Владимировича Тураева. К тому времени он уже спился, его выгнали из отдела кадров и он работал сторожем. Тураев приписывал такой крутой поворот в своей судьбе проискам евреев, которые в добрые старые времена, несмотря на свою мерзкую сущность, всё-таки знали своё место. Он уверенно читал речь, которую после многократных повторений знал почти наизусть.
–
Откуда он взял эти цифры и насколько они соответствовали действительности, было неизвестно. Борис попытался сосчитать, сколько же это получается, но его вычисления были прерваны громким криком Саши:
– В ПТУ их всех, а то ишь стипендии получают, зарплаты докторские, а мы тут за них на стройках вкалываем.
Тураев одобрительно кивнул и закончил своё выступление тем, что призвал все прогрессивные силы объединяться в борьбе против инородцев. Когда он сошёл с трибуны, ведущий зачитал записку, в которой говорилось, что в России отношение к евреям было мерой порядочности человека и все великие русские люди боролись с антисемитизмом, что ясно видно из их высказываний.
– Интересно было бы услышать эти высказывания, - ехидно заметил ведущий, уверенный, что автор записки не отважится выступить перед такой аудиторией, - мы предоставляем трибуну не только своим единомышленникам. Давай, писатель, выходи, процитируй наших классиков. Только уж, пожалуйста, не каг"тавь, а то здесь тебя п"госто не поймут.
В толпе захохотали, но к немалому удивлению присутствующих к трибуне пробрался молодой человек, поднялся на неё и взял микрофон. Заподозрить в нём инородца было невозможно.
– Как же так, - разочарованно сказал ведущий, - русский парень, а защищаешь пархатых.
– Потому и защищаю, что я русский. Сами они на вашем собрании выступать боятся. Они уже достаточно натерпелись от черносотенцев.
– Мы не черносотенцы, мы черномиллионщики. Смотри, сколько нас, - он показал на одобрительно загудевшую толпу.
Борису стало не по себе. Он действительно испугался, тем более, что рядом с трибуной стоял фотограф и снимал всех выступающих. Может, в его фотоаппарате и плёнки-то не было, но само его присутствие наводило на очень неприятные мысли. Молодой человек встал перед камерой и, проверив микрофон, стал зачитывать цитаты из публицистических произведений Л. Толстого, Горького, Короленко и Лескова, каждый раз давая точные ссылки, но Борис не мог больше слушать и ушёл. Они поехали к Саше и там впервые в жизни Боря напился.
Через несколько дней в газете "Правда" появилась сочувственная статья об обществе "Память". Боря дал её жене и сказал, что больше жить здесь не может.
–
– Даст как миленькая, - возразил Борис. Он настроился на тяжёлую борьбу и длительные уговоры и не ожидал, что его жена так быстро согласится.
– Ты всё же с ней поговори, прежде чем что-либо делать.
– Конечно, поговорю, а пока попрошу Фиму прислать два вызова.
Один нам, а другой ей.
– Второй не нужен. Она никогда отсюда не уедет.
– Э, Рая, жизнь идёт вперёд. За последние годы расстановка сил в империи зла изменилась. Даже апостолы веры позволяют себе критиковать родное коммунистическое правительство, и, какой бы верноподданной твоя мать ни была, она не может этого не видеть. Я и то изменился. Раньше я считал, что всех коммуноидов надо перевешать, а теперь думаю, что некоторых можно и расстрелять.
– Кончай паясничать, Боря, эмиграция это огромный риск, я боюсь.
– Я тоже боюсь, особенно после того как я побывал на собрании
"Памяти". Да и не только поэтому. Там среди всех этих подонков я видел и Вислоухина.
– Какого Вислоухина?
– Того самого, произведениями которого мы зачитывались. Он стоял рядом с нами и я сначала думал, что обознался. Мало ли людей, похожих на него.
– Так это был он?
– Да, я узнал его по голосу, а по реплике стало понятно, почему он оказался на митинге. Когда там выступал один парень и зачитывал отрывок из статьи Толстого "Не могу молчать", Вислоухин с типичным оканьем стал говорить соседу, что он мог бы процитировать других русских писателей, например, Достоевского и Гоголя, которые изображали жидов совсем в другом свете. И ведь это правда. Ты понимаешь, Рая, это правда. Наступает смутное время, народ будет искать козла отпущения, а кто виноват во всех бедах России, давно известно. Раньше их называли жиды, потом безродные космополиты, теперь сионисты, как их будут называть завтра, я не знаю, но становиться жертвой не хочу.
– Пока были только армянские погромы.
– Это лишний раз доказывает мою правоту. В Советском Союзе сейчас такой бардак, что даже не знают, кого надо бить в первую очередь. Мне страшно, Рая. Конечно, может, всё и утрясётся, но лучше наблюдать за этим с другого берега.
– Значит, ты готов расписаться в собственной трусости?
– Готов и ничего позорного здесь не вижу. Впрочем, среди советских евреев нет трусов.
– Неужели?
– язвительно сказала Рая, глядя на мужа.
– Конечно, - ответил он, - есть только смелые и храбрые. Смелые это те, кто уезжает, а храбрые это те, кто остаётся, так что я смелый.
Вечером Боря сказал тёще, что собирается эмигрировать, но для этого нужно её разрешение.
– Зачем вы едете, - спросила Поланская, - неужели вам здесь плохо? У вас же всё есть, а когда я умру, вам и эта квартира достанется.
– Нина Михайловна, вы не намного старше меня и мне пришлось бы долго ждать. В ваши идеалы я не верю и бороться за светлое будущее человечества не хочу. Мне достаточно того, что придётся бороться за своё собственное будущее.
– Если ты понимаешь, что тебя там не ждут, так подумай ещё раз.