Неверный муж моей подруги, часть 2
Шрифт:
Просто лежать рядом и трогать его, касаться кончиком языка, вновь и вновь изучать текстуру кожи и то, как пружинят мышцы под моими пальцами — это было такое удовольствие…
Несравнимое.
А потом я выпрямилась и спросила:
— Гер, так что у тебя в тот день было с Нелли?
Живот под моей ладонью закаменел.
Герман молчал очень и очень долго, а я не решалась посмотреть ему в лицо. Было страшно
— Ты все еще влюблен в нее? — спросила я наконец — об этом, страшном, — измученная этим молчанием.
И сразу почувствовала, как растворилось, растеклось каменное напряжение под кожей живота Германа. Моя ладонь провалилась в упругую и мягкую плоть.
Он сел и обнял меня, пристроив голову на плечо и отдувая мои волосы со своего лица.
— Я бы даже спросил, кто такая Нелли. Это будет лукавство, конечно, — сказал Герман в своей излюбленной манере — ни слова в простоте. — Но ты серьезно думаешь…
— Что ты был влюблен в нее, потом между вами что-то произошло, и ты почему-то выбрал меня.
— Я не выбирал тебя, — мгновенно отозвался он. — Ты выбрала меня.
— Что это значит?
— Что у меня не было ни единого шанса против твоего желания владеть мной.
— То есть, это я тебя добилась?
— Ты меня присвоила.
Голова кружилась, аромат яблоневого цвета мешался с гнилостным запахом лилий, хотя ни тех, ни других цветов в комнате не было. Опять шалила аура мигрени. Дразнила, дрожала на краешке сознания, угрожала, что один неверный шаг — и последует наказание.
Я прижала пальцы к виску, и он обжег меня жаром.
— Ты не ответил про Нелли.
— В тот день я пригласил ее обсудить рабочие моменты.
— За ужином? И она поверила?
— Нет, не поверила, ты права.
— И что?
Пальцы Германа накрыли мои — прохладой мшистых камней у воды. И стало чуть легче, отступило звенящее марево какофонии запахов и звуков.
Остался только его голос.
Низкий, глубокий, чуть царапающий меня изнутри.
— Она начала намекать мне, что совершенно не против того, что я от нее хочу. А я вдруг впервые задумался — чего же я хочу? И хочу ли? И хотел ли вообще что-то от всех остальных женщин, в которых думал, что влюблен? Или мне просто нравилось само ощущение влюбленности, оно стимулировало меня, добавляло перца в жизнь.
— И к какому выводу ты пришел?
— Ты не помнишь, чем кончился тот вечер?
— Помню. «Больше никогда».
Он отклонился, глядя на меня с восхищенной полуулыбкой:
— Стерва. Какая ты жестокая стерва.
Сгреб
Шепнул на ухо хрипло:
— Обожаю тебя за это. Я, наверное, мазохист — иначе почему мне так нравится, когда ты делаешь мне больно?
— Наверное, — сквозь зубы прошипела я, пытаясь вырваться. Но Герман, хоть и не отличался могучим телосложением, все же был сильнее меня. И тяжелее. Он придавил меня, окольцевал пальцами запястья и не давал вырваться.
— Ты… — он приподнялся, позволив вырваться моим рукам и тут же вытянул их вверх, замкнув пальцами правой руки, словно в кандалы. А другой начал гладить меня. — Моя грешная любовь. Абсолютное искушение. Невозможное, неотвратимое и безжалостное. Перед тобой я бессилен. В любой момент можешь прийти и забрать меня.
— Когда ты не принадлежишь семье! — простонала я в отчаянии, уже зная, что не смогу сопротивляться ничему, что он собирается со мной сделать.
— И даже тогда.
Сердце гулко и больно стукнулось о грудную клетку. Если бы тут были терновые иглы, оно бы с радостью на них нанизалось, чтобы истечь кровью во славу любви. Потому что его слова давали слишком много надежды на несбыточное.
Наверное, я испугалась уточнять, что он имеет в виду.
Не поэтически, а реально.
Мои иллюзии были важнее истины.
К тому же он скользнул внутрь меня — горячий и напряженный, стиснул в объятиях, и я погрузилась в наркотический рай слияния наших тел.
Было не до того.
Кожа стонала от счастья, внутри плавилось искристое удовольствие. С каждым толчком его тела в мое вливался безумный коктейль всех гормонов счастья на свете.
Тогда. Смыл меня с себя?
Тогда. Смыл меня с себя?
И самое большое счастье было то, что после того, как мы закончили и лежали, обнимая друг друга, впереди у нас было еще много-много часов вместе. Здесь, в этой квартире, вдвоем.
Не только для секса, но и для разговоров, неспешного ужина, мелких рабочих дел, от которых все равно не избавиться ни мне, ни ему.
— Что закажем на ужин? — Герман встал, чтобы забрать телефон со столика в прихожей, куда бросил его много часов назад, когда мы ввалились в квартиру и сразу начали целоваться. — Лично я голодный.
— Ммм… — я потянулась к своей сумке, чтобы выудить из нее бледно-розовый пеньюар, захваченный специально для этого вечера и ночи. Шелк обтекал мои бедра и грудь и делал меня соблазнительной и развратной. Очень хотелось быть такой. — Может быть, я что-нибудь приготовлю для тебя?