Невероятная частная жизнь Максвелла Сима

Коу Джонатан

Почему я решил, что она китаянка? Ну, я не был уверен, это было лишь предположение. Но она походила на китаянку. Длинные черные волосы, невероятно густые и какие-то неприглаженные. Худое лицо с выступающими скулами. (Прошу прощения, я не очень умею описывать людей.) Ярко-красная помада смотрелась на ее губах немного странно. У нее была хорошая улыбка; улыбаясь, она почти не разжимала губ, но получалось все равно весело. Одежда на ней была дорогой: черный, вроде бы шифоновый, шарф (описывать одежду я тоже не мастер — вам все еще не терпится узнать, что будет дальше?), — так вот, шарф скрепляла золотая брошка. В общем, женщина обеспеченная. И элегантная — иного слова не подберешь. Очень элегантная. Ее дочка, лет восьми-девяти, тоже была хорошо одетой и тоже черноволосой (а много ли вы видели китаянок-блондинок?). Девочка красиво смеялась: смех зарождался глубоко в горле, а потом рассыпался звонким каскадом, а потом стихал, как ручей, стекая с холма, замирает в лужах. (Такие ручьи мы с мамой часто видели, когда она давным-давно водила меня гулять на холмы Лики; мы огибали паб «Роза и корона» и шли по кромке муниципального поля для гольфа. Наверное, смех девочки напомнил мне о наших прогулках, и это стало еще одной причиной, по которой маленькая китаянка и ее мать так заворожили меня.) Не знаю, отчего она беспрестанно смеялась; думаю, это было связано с картами, играли же они не в какую-нибудь

глупую детскую «ведьму», но и не в серьезную взрослую игру, скорее в упрощенный вист. Но как бы ни называлась их игра, у девочки она вызывала смех — явно на радость матери: китаянка подзуживала дочку, смеялась вместе с ней и словно купалась в этом смехе. Смотреть на них было очень приятно, однако мне приходилось дозировать удовольствие: не хватало только, чтобы китаянка заметила, как я на них пялюсь, и приняла меня за извращенца. Раз или два она встречалась со мной взглядом, но быстро отворачивалась, и я не успевал ничего прочесть в ее глазах, во всяком случае, приглашения присоединиться в них точно не было, а отведя взгляд, китаянка снова принималась разговаривать с дочкой и смеяться, моментально восстанавливая границы интимности, будто обносила себя и девочку крепостной стеной.

В один из таких моментов мне и захотелось послать сообщение Стюарту, но в моем мобильнике больше не значился его номер. Я хотел сказать ему, что понял лишь сейчас то, что он пытался объяснить мне про машины. Автомобили — как люди. Каждый день мы вливаемся в толпу, носимся туда-сюда, едва не касаясь друг друга, но реальный контакт происходит очень редко. Мы все время уворачиваемся. Все время что-то теряем, оставаясь на уровне «а могло бы быть иначе… или не могло?». Это страшно, если задуматься. Лучше уж вообще об этом не думать.

Вы способны припомнить, где вы были в тот день, когда умер Джон Смит? Подозреваю, большинство не способно. Подозреваю даже, что многие и понятия не имеют, о каком таком Джоне Смите идет речь. Верно, людей с такими именем и фамилией обреталось и обретается на этом свете немало, но тот Джон Смит, о котором я говорю, был главой Британской Лейбористской партии и умер от инфаркта в 1994 году Разумеется, его смерть не имела столь глобального резонанса, как гибель Джона Кеннеди или принцессы Дианы, но я до сих пор помню — и совершенно отчетливо, — где я был в тот день. В кафе универмага в Илинге, за столиком, в обеденный перерыв. Со мной был Стюарт и еще пара-тройка парней, в том числе Дейв — настоящая заноза в заднице. Дейв работал в отделе электротоваров, всегда жутко самоуверенный, громогласный, занудный — терпеть таких не могу. А за соседним столиком сидела симпатичная девушка лет двадцати, со светло-каштановыми волосами, вид у нее был грустный, потерянный, и она поглядывала в нашу сторону. Звали ее (как довольно скоро выяснилось) Каролина.

В универмаге я тогда проработал только два месяца и числился в новичках. А раньше я колесил по дорогам, торгуя игрушками от фирмы из Сент-Олбанса. Нормальная работа, во всяком случае, мне нравилась. Я подружился с другим представителем фирмы на Юго-Востоке, Тревором Пейджем, и мы классно проводили время, но постоянные разъезды никогда не заводили меня так, как Тревора, и новизна ощущений, которую дают путешествия, быстро и крепко приелась. Мне уже хотелось обосноваться где-нибудь, а не мотаться с места на место. Я сделал первый взнос за дом, мой собственный дом, в Уотфорде (по соседству с Тревором, как я узнал позже) и начал активно искать другую работу. Захаживая в илингский универмаг, я постарался расположить к себе Стюарта, который заведовал отделом игрушек. В дружбе, возникающей по деловым соображениям, всегда есть что-то натянутое, но мы искренне понравились друг другу, и я стал регулярно наведываться в Илинг, чтобы выпить со Стюартом после работы. И вот однажды вечером Стюарт позвонил мне домой в свой выходной и сказал, что идет на повышение в управленческий отдел, а мне предлагает занять его место в отделе игрушек. Поначалу я колебался, меня беспокоило, как на это отреагирует Тревор. Но он не обиделся, напротив, Тревор понимал, что именно такая работа мне и нужна. Спустя два месяца я уже трудился в Илинге на полной ставке и каждый день обедал в кафе со Стюартом и его коллегами. Там-то я и приметил симпатичную девушку лет двадцати со светло-каштановыми волосами, которая, похоже, всегда обедала в одиночестве.

Сейчас кажется, что это было так давно, в незапамятные времена. Тогда все казалось возможным. Абсолютно все. Интересно, испытаю ли я это чувство еще когда-нибудь?..

Нет, лучше не углубляться в эти мысли.

Ладно, смерть Джона Смита. В тот день в кафе за столиком с пластиковой столешницей нас собралась целая компания. Было начало лета 1994 года. Только не спрашивайте меня, солнце светило или лил дождь, в кафе без окон перемены в атмосфере никак не ощущались, мы обедали в вечных сумерках. Тот день, однако, отличался от прочих: Дейв (этот противный малый из электротоваров, которого я не выносил) пригласил за наш столик Каролину. Понятно, Дейв на нее глаз положил, но обхаживал он девушку так бестолково, что больно было смотреть. Не сумев произвести впечатление болтовней о своей спортивной машине, стереосистеме необычайной красоты и холостяцкой берлоге в Хаммерсмите, [3] Дейв задействовал смерть Джона Смита — о которой утром сообщили по радио — и ну отпускать идиотские шуточки на тему инфаркта. Типа: после первого инфаркта, случившегося у Смита в конце 1980-х, врачам удалось оживить его сердце, но не мозг, — стоит ли удивляться, что Смита произвели в председатели Лейбористской партии? Было очевидно, что идиотский юмор Дейва раздражает и огорчает Каролину, но, не будучи с нами толком знакома, она стеснялась дать отпор. Она вяло улыбалась в ответ, остальные нестройно хихикали, пока я неожиданно для себя самого не сказал: «Не смешно, Дейв. Совсем не смешно». К этому моменту почти все закончили обедать и очень скоро ушли, но только не мы с Каролиной; мы оба продолжали ковыряться в пудинге, словно следуя некой негласной договоренности. Минуты две мы сидели молча, чувствуя неловкость и понимая, что кто-то должен нарушить тишину. Наконец я смущенно пробормотал что-то о деликатности, которой Дейв никогда не отличался, и тут Каролина впервые за обеденный перерыв заговорила. Наверное, прямо тогда я в нее и влюбился. Какой же у нее был голос! Я ожидал, под стать ее внешности, чего-то ультрарафинированного, четкого-звонкого, но она произносила слова с естественностью простой ланкастерской девахи. Я настолько удивился — и заслушался, — что поначалу даже не вникал в то, что она говорит, просто балдел от ее голоса, словно она вещала на каком-то мелодичном иностранном наречии. Впрочем, я быстро опомнился и, не желая выставить себя полным дураком, сосредоточился и уразумел, что она спрашивает, почему я не присоединился к общему веселью. Не потому ли, допытывалась Каролина, что я поддерживаю лейбористов. Нет, отвечал я, лейбористы тут ни при чем, дело в другом. По-моему, нельзя смеяться над покойником, когда его тело еще не остыло, тем более что Джон Смит всегда казался приличным человеком и у него остались жена и дети. Каролина согласилась со мной, хотя у нее имелись и другие причины, чтобы скорбеть о кончине Смита. Она считала, что в смысле ситуации, сложившейся в британской политике, он умер в самый неподходящий момент, ведь на следующих выборах он мог победить, и из него получился бы отличный премьер-министр.

3

Хаммерсмит — лондонский район; находится приблизительно на 4 км ближе к центру города, чем Илинг.

В кафе при универмаге подобные беседы звучали редко, а я, признаться, участвовал в них еще реже. Политика меня никогда не занимала. (На двух последних выборах я вообще не голосовал, хотя в 1997-м отдал голос за Тони Блэра — в основном потому, что воображал, будто Каролина от меня этого ждет.) А когда она заявила, что работу в секции «Товары для матерей и младенцев» рассматривает как вынужденную меру — способ прокормиться, пока пишет свой первый роман, — я почувствовал, что окончательно теряю почву под ногами. Романов я не читаю, не говоря уж о том, чтобы их писать. Но с другой стороны, это лишь еще сильнее разожгло мое любопытство. Понимаете, я никак не мог ее раскусить. Годами колеся по дорогам, вваливаясь к людям без приглашения и нахваливая им свой товар, я был вполне доволен своим умением вычислить, кто передо мной, и сообразить — за пару секунд, — чем этого человека можно зацепить. Но я почти не сталкивался с людьми, похожими на Каролину. Я не учился в университете (она окончила исторический факультет в Манчестере) и большую часть своей сознательной жизни провел в обществе мужчин — бизнесменов в придачу. Эти люди предпочитают не распространяться о себе и ни в чем не ищут подоплеки, принимая все как есть. По сравнению с ними Каролина выглядела инопланетянкой. И у меня не было никаких догадок о том, каким ветром ее сюда занесло.

Мое недоумение она рассеяла на нашем первом свидании, поведав очень грустную историю. Мы сидели в «Спагетти-хаус» (одном из моих самых любимых сетевых ресторанов в то время, хотя сейчас они практически исчезли), и Каролина, наматывая на вилку тальятелле карбонара,рассказала, что во время учебы в Манчестерском университете у нее возникли очень глубокие отношения с одним парнем, который учился на отделении филологии. После университета он нашел работу в Лондоне, в телевизионной продюсерской фирме, и они вдвоем переехали в столицу, сняв квартиру в Илинге. Каролина больше всего на свете хотела писать книги — романы и рассказы, так что работу в универмаге она воспринимала как нечто временное, а по вечерам и выходным упорно писала. Тем временем ее бойфренд завел роман с девицей из продюсерской фирмы и якобы безумно в нее влюбился. Не прошло и месяца, как он бросил Каролину и съехал, а она осталась совсем одна в лондонском пригороде, где у нее не было ни друзей, ни знакомых, но была работа, которая, впрочем, ее совершенно не увлекала.

Словом, ситуация яснее некуда, верно? В те годы в моде была одна фразочка, которая очень подходила к тогдашнему состоянию Каролины, «выпасть в осадок». Я понравился Каролине, потому что отнесся к ней по-хорошему и потому что подхватил ее, когда она разваливалась на части, и еще, наверное, потому, что я был менее грубым и бесчувственным, чем другие парни, обедавшие с нами в кафе. Но, оглядываясь назад, нельзя не согласиться: я был ей не пара. Даже странно, что мы протянули вместе так долго. Но мы же не умеем предсказывать будущее. Обычно я знать не знаю, что со мной будет через две недели, не то что через пятнадцать лет. Тогда мы были молоды и наивны, и под конец ужина в «Спагетти-хаус», когда я спросил, не хочет ли она поехать со мной за город в выходные, никто из нас не имел ни малейшего представления, куда это нас заведет. Все, что я помню, — огонек благодарности, вспыхнувший в ее глазах, когда она ответила «да».

Пятнадцать лет, это много или мало? Думаю, все относительно. На фоне истории человечества это как глазом моргнуть, но у меня такое ощущение, что за пятнадцать лет я прошел долгий путь, невероятно долгий, от надежд и волнения далекого первого свидания в «Спагетти-хаус» до вечера 14 февраля 2009 года (случившегося всего несколько месяцев назад), когда я, сорокавосьмилетний мужчина, оказался один в австралийском ресторане; за ограждением террасы поблескивали вода и огни Сиднейской бухты, а я не мог оторвать глаз от прекрасной китаянки и ее дочки, игравших в карты за соседним столиком. К тому времени Каролина уже уехала из дома. То есть бросила меня. Полгода, как мы жили врозь, и нашу дочку Люси она тоже увезла с собой. Они подались на север, в Озерный край, в городишко под названием Кендал. Что же в конце концов заставило ее уехать? Думаю, гнетущее и неустранимое разочарование. Кроме рождения Люси, за последние пятнадцать лет ничего из того, о чем мечтала Каролина, не сбылось. Великий роман так и не был написан. Ей даже не удалось закончить хотя бы один рассказ, насколько мне известно. Появление Люси сыграло тут серьезную роль. Как ни крути, материнство требует большой отдачи. Но мне не понять, как брак со мной мог помешать ей писать, если она действительно этого хотела. Возможно (и мне трудно об этом говорить), Каролина в глубине души немного стыдилась меня. Точнее, моей работы. Я рос профессионально, перевелся в самый большой и престижный универмаг в центре Лондона, куда меня взяли старшим сотрудником по взаимодействию с состоявшимися покупателями. Отличная должность, на мой взгляд. Но у Каролины, вероятно, мелькало в голове, что мужу начинающей писательницы скорее подобает заниматься чем-нибудь более… ну, не знаю… творческим? интеллектуальным? Только не подумайте, что мы обсуждали эти неувязки. Самым печальным в нашем браке было то, что за последние несколько лет мы напрочь утратили способность находить общий язык. Будто забыли, как надо разговаривать друг с другом, помнили лишь, как надо орать, оскорблять побольнее и швыряться предметами домашнего обихода. Не стану вдаваться в подробности, но одна из наших перепалок мне особенно запомнилась. Накануне отъезда Каролины, да и раньше тоже, мы постоянно ругались; началось с того, что мы поспорили, чем отмывать водонагреватель из нержавейки — металлической мочалкой или мягкой губкой. И уже через полминуты я кричал, что теперь уж мне окончательно ясно — она меня больше не любит. А не дождавшись опровержений, добавил: «Похоже, я тебе даже не очень-тонравлюсь». И знаете, что она ответила? «Как может нравиться человек, который сам себе не нравится».

Ну, если она решила изъясняться загадками, продолжать не имело смысла.

Китаянка с дочкой долго сидели в ресторане. Учитывая юный возраст девочки, странно, что в половине одиннадцатого они все еще оставались за столиком. С ужином они давно разделались, и теперь их удерживала на месте только карточная игра. Ресторан почти опустел, и мне тоже пора было возвращаться к отцу На следующий день я улетал домой, а нам с отцом необходимо было еще кое-что обсудить. Перед тем как уйти, мне понадобилось отлить; я встал и направился в подвальное помещение, где находился мужской туалет.