Невероятно насыщенная жизнь
Шрифт:
Я сел за парту и, стиснув зубы, написал Апологию записочку. «Не сердись!» — написал я и попросил Петьку Зворыкина передать. И смотрел, как записка дошла до Апология. Он развернул ее и прочитал. Некоторое время он не поворачивал головы, но потом посмотрел на меня, и мне показалось, что он улыбнулся. У меня немного отлегло от сердца. И только тут я сообразил, что Апологий-то от меня пересел, а рядом со мной опять сидит Маша. Она шепотом спросила меня:
— Что у тебя за дела с этим… трясучкой?
Я хватил кулаком по парте.
— Что с тобой, Половинкин? — спросил математик.
— Это нечаянно.
— Ты что? — удивилась Басова.
— Не смей его больше трясучкой называть! — сказал я сквозь зубы.
— Да что с тобой?
— Не твое дело! И вообще все у тебя плохие, одна ты хорошая.
Она хотела что-то вякнуть, но математик опять посмотрел в нашу сторону, и она промолчала. Только обиженно поджала губы. Ну и пусть обижается. Математик несколько раз прицеливался меня спросить, но так и не спросил — наверно, пожалел. А у меня из головы не выхолил батя с повязкой и пропавший Венька, о котором отец что-то и без меня знает, и как там мама… И еще этот Апологий. Я не заметил, как кончился урок.
На перемене я сразу подошел к Апологию и громко, чтобы слышали все, сказал:
— Ты меня извини. Больше этого не будет.
Ребята удивленно смотрели на нас, Апологий ухмыльнулся:
— Да ладно, пустяки…
— Нет, не пустяки, — сказал я твердо, хотя мне хотелось удрать куда глаза глядят. — И если хочешь, можешь дать мне по морде.
— Во сила! — заорал Петька Зворыкин. — Чего это с ним?
— Ничего, — сказал я. — Только если кто будет к нему приставать, тот получит! Понятно?
— Чокнулся, Половинкин! — сказал Матюшин. — Кто к нему пристает?
— Он сам ко всем пристает, — пропищали Зоенька и Юлька.
— Ладно. Кончили этот разговор, — сказал я и вышел из класса.
За мной сразу вышли Татьяна и Машка.
— Ты какой-то странный, Семен, — сказала Татьяна, — что случилось?
Машка молчала и только поглядывала на меня искоса. Вид у нее был какой-то… виноватый. Ага! Теперь виноватый, а раньше? Я накачивал и накачивал себя злостью и, когда накачал как следует, сказал:
— Со мной ничего не случилось, а вот с кем-то, может, и случилось.
— С кем? — спросила Татьяна.
— С Венькой? — испугалась Басова.
— Может, и с Венькой, — сказал я.
— Слушай, Половинкин, — рассердилась Татьяна, — мы друзья или нет?
— С тобой еще может быть, — сказал я, — а вот с ней…
И я ткнул пальцем в сторону Машки. Она дернула головой, как это она умеет, заложила руки за спину и пошла от нас своей принцессинской походочкой. А Татьяна рассвирепела:
— Пижон ты, Четвертинкин, — сказала она, — хуже девчонки. Ну, чего ты выдрючиваешься?
— Это я выдрючиваюсь? — медленно спросил я.
— И она выдрючивается, — сказала Татьяна. — Оба вы хороши, Монтекки и Капулетти!
— Кто, кто?
— Некогда мне объяснять. Маша, иди сюда! — крикнула Татьяна.
Басова нехотя повернулась.
— Ну, что еще? — недовольно спросила она.
— Ох, — сказала Татьяна, — я, кажется, сейчас вас обоих лупить буду!
Басова засмеялась. И я тоже не выдержал, тоже засмеялся — уж больно она забавная была, эта Татьяна: маленькая, кругленькая, сердитая. Я представил, как она нас лупит — очень смешно.
— Ладно, — сказала Маша, — но пусть он…
— Нет, пусть она… — сказал я.
— Пусть вы оба, — сказала Татьяна.
И мы опять засмеялись. А сзади, конечно, Апологий сказал:
— Переговоры прошли в теплой и дружественной обстановке. Целуйтесь.
Я обернулся и по привычке чуть не дал ему по шее, но вовремя удержался.
— Это я так, — дружелюбно сказал Апологий. — Шутю. Между прочим, вы Балашовым интересуетесь? Я могу вам кое-что сообщить.
— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросила Машка.
— Я все знаю, — важно сказал Апик.
— Ну? — спросили мы хором.
Но в это время в класс прошел математик. Апологий обещал все рассказать на следующей перемене.
На уроке Маша написала мне записку. Вот такую: «Может, тебе неприятно, что я опять села с тобой? Так я пересяду. М.» Я прочитал, и сердце у меня застучало. Я немного подумал, а потом как в воду бросился и написал ответ:
«Не надо пересаживаться! С.»
Тогда она написала:
«Хорошо. М.»
И я написал:
«Очень хорошо! С. А кто такие Монтеки и Капулеки?»
Маша покраснела, но написала:
«Это Ромео и Джульетта».
Больше я ничего не писал. Про Ромео и Джульетту я кое-что слышал. И в кино видел. И вообще.
Я сидел, уткнувшись в учебники, а на Машу боялся посмотреть. И она уткнулась в учебники.
Два раза я наткнулся на взгляд Г. А. — Герки. Он смотрел как-то странно, будто хотел что-то понять и никак не мог. Ну и пусть его смотрит!
На следующей перемене меня сразу окружили «рохлики». Гринька слегка прихрамывал, и одно ухо у него было красное, как помидор. «Рохлики» были злые.
— Видал? — спросил Матюшин и ткнул пальцем в Гринькино ухо. Гринька заверещал.
Я не выдержал и засмеялся.
— Он еще смеется! — закричал Гринька. — Рене… гат!
— Знаешь, кто его отделал? — спросил Петька.
— Твои дружки, — сказал Коля Матюшин, — Фуфло и этот, как его… Хлястик.
— Какие они мне дружки?! — завопил я.