Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера
Шрифт:
— Люба!!!
— Да шучу я, Владимир Александрович! Уж и пошутить нельзя!
Когда Данилов перестал прижимать артерию, Люба наложила на место пункции сложенный в несколько слоев бинт и зафиксировала его лейкопластырем.
Чрез четверть часа Данилов окончательно удостоверился в том, что кровотечение прекратилось.
— Ну что, Оксана, будем ставить катетер с другой стороны? — спросил он у женщины.
— Если нужно…
— Фокусов больше не будет? Или связать вас для надежности?
Насчет «связать» Данилов конечно же пошутил, но пациентка приняла его
— Нет, доктор, я не шелохнусь! — пообещала она и в этот раз сдержала обещание.
Как только катетер был благополучно установлен, Оксана повертела головой и радостно сообщила:
— Не болит и не колется!
— Так вы боялись, что будет болеть и колоться? — спросил Данилов.
— Конечно, — подтвердила Оксана. — Я же видела, какая огромная была иголка.
«Под наркозом «подключичку» ставить, конечно, глупо, — подумал Данилов. — Но вот глаза завязывать не мешает».
В блоке реанимации появился заведующий.
— Что тут у вас стряслось? — негромко поинтересовался он, подойдя к Данилову. — Кровищи-то…
— Необъяснимые страхи при постановке катетера, — ответил Данилов. — А это сейчас ликвидируем. Я просто не хотел наводить порядок до того, как поставлю катетер с другой стороны. Вдруг еще напачкали бы.
— Назначь ей часов через пять никотиновую кислоту для активации фибринолиза и гепарин по пятьдесят единиц на килограмм в сутки, для профилактики тромбоза, — велел заведующий.
— Непременно, — пообещал Данилов. — Я и сам собирался.
Если сразу же после перфорации артерии следует вводить препараты, увеличивающие свертываемость крови для остановки кровотечения, то немного позже настает черед лекарств, снижающих эту самую свертываемость — чтобы в месте повреждения не образовался тромб.
— Как давление? — спросил Возенсенский.
— Сто тридцать на восемьдесят, — доложил Данилов. Он обернулся к Любе, сидевшей на посту и сказал:
— Можете наводить порядок. Я буду в ординаторской.
— Да, — кивнул Илья Иосифович, — пора бы и кофея выпить.
— Не кофея, а кофию, — в шутку поправил его Данилов.
— Ну да, — не стал спорить шеф. — Именно — кофию. Заодно расскажу о комиссии.
— Замучили?
— Меня — нет, — улыбнулся заведующий. — Поняли, что с тобой, кровавым маньяком, убийцей и насильником, шутки плохи, и умотали прямиком в обсервацию, где выложились по полной программе. Сейчас выделываются в гинекологии. Пытают Борю, выясняя, когда он в последний раз заходил в свой процедурный кабинет…
— И сильно зверствуют? — Данилов открыл дверь ординаторской.
— Не зверствуют, но все подмечают. Широко сеть раскинули. Помяни мое слово — это последний сигнал для хозяйки. Со дня на день ее уйдут. А комиссия — это так, вроде погрозить пальцем. Возраст у Ксении пенсионный, снять ее можно без проблем, но там, — заведующий указал глазами на потолок, — привыкли перестраховываться.
В ординаторской скучал доктор Клюквин, самый пожилой анестезиолог роддома. В сентябре ему стукнуло шестьдесят лет. Бурная жизнь, полная радостей и разочарований, превратила Клюквина в молчаливого, довольно невозмутимого
— Будете с нами кофе, Анатолий Николаевич? — предложил Вознесеский, проходя к чайнику. — Давайте вашу чашку…
Клюквин был единственным из анестезиологов, с которым Вознесенский всегда был на «вы». Ко всем остальным заведующий обращался то так, то эдак, по настроению.
— Спасибо, не хочется. — Клюквин покачал седой головой и тут же поправил съехавшие к кончику носа очки — большие, старые, с широкой роговой оправой, чиненые-перечиненые.
— Надумаете — присоединяйтесь.
Данилов, чтобы не терять времени, пил кофе и заполнял истории родов.
— Ты мне объяснительную по этому случаю написать не забудь, — предупредил Вознесенский.
— Зачем? — удивился Данилов. — Какой повод?
На случай, если твоя красавица или ее родственники напишут жалобу, — объяснил Вознесенский. — Обстоятельно опиши, что она была полностью адекватна, что обезболивание ты провел, как в законе учили, и что никак не мог предугадать подобную реакцию. А я напишу докладную хозяйке…
— И будут наши задницы надежно защищены, — пробурчал Клюквин, беря в руки сложенную вчетверо газету, лежавшую рядом с ним на подоконнике, и сотрясая ею. — Вот, прочтите, что пишут. В одной из пензенских больниц родственники больного с только что удаленными двумя третями желудка пришли к нему в отделение, чтобы отпраздновать перевод из реанимации. Накормили бедолагу пельменями, налили водочки, а теперь подали в суд на врачей, которые не предупредили их о том, что от такого застолья на третий день после операции можно отдать концы. Ого?
— Бред! — не поверил Вознесенский. — Это же повсюду на входе висит — что можно послеоперационным больным, а что нет. Да и врачи еще до операции предупреждают.
— Кого до операции предупреждали, тот благополучно помер, — саркастически скривился Клюквин. — А родственники утверждают, что они ничего не знали… Может, они и читать не умеют, ведь демократия и всеобщая грамотность несовместимы.
— Работаешь — как по минному полю ходишь! — Вознесенский обернулся к Данилову: — Ты напиши и в истории и в объяснительной, что предупреждал эту дуру о том, чтобы лежала неподвижно.
— Конечно, напишу, — улыбнулся Данилов, только сейчас заметив, что так и забыл переодеться. Кровь на халате успела высохнуть и стать бурой.
— Владимир Александрович, сам того не желая, спас нас от комиссии, — сообщил Клюквину заведующий. — Они как его во всей красе увидели, так замандражировали и ушли восвояси.
— Они же не под нас копать пришли, — пожал плечами Клюквин, — а под роддом в целом. Так какая им разница, где именно оценивать свежесть раствора хлорки для мытья сортиров? Никакой!