Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1
Шрифт:
Эти далеко идущие планы мы можем счесть слишком смелыми и небескорыстными, но вспомним - все они были плодом любовной заботы идеального отца Оливье Баттендье о своем сыне Жозефе-Луи.
– Ну ладно!
– согласился Тюльпан.
– Только какая мне от этого знакомства польза?
– Черт побери, это покажет будущее!
– Насколько я понял, ему ещё нужно добиться, чтобы его имя стали присваивать улицам в американских городах?
– Полагаю, для этого он туда и отправляется.
– Не хочешь ли ты сказать, что собираешься сражаться на стороне
– заявил заинтригованный Тюльпан.
– Ну, видишь, голова садовая! Я ему рассказал о твоих подвигах в Англии и он горит желанием с тобою познакомиться!
– Ну нет, теперь горим желанием мы оба!
– рассмеялся Тюльпан.
– Эй, твой барон зовет нас, пойдем взглянем на достопочтенного маркиза!
Достопочтенному маркизу Лафайету было двадцать лет - и это было первым сюрпризом для Фанфана, когда, войдя в капитанскую каюту, увидел, как навстречу идет красивый юноша, розовощекий, с романтическим взглядом - и подает ему руку!
Для человека, чьим именем будут называть улицы и станут ставить памятники, маркиз де Лафайет выглядел совсем не гордым!
Теперь, нам кажется, мы исправляем упущение Истории, описывая встречу двух легендарных героев Франции, - встречу генерала маркиза Лафайета и Фанфана-Тюльпана, которые сразу понравились и оценили друг друга. Впрочем, ничего удивительного: они же были сверстниками!
Лафайет высоко оценил подвиги Фанфана в Вуди Хилл, Тюльпан поблагодарил и выразил признательность. А после нескольких любезных фраз Лафайет вдруг с улыбкой сказал:
– Знаете, мсье де ля Тюлип, я полюбил Америку, едва услышав это слово, а когда узнал, что Америка сражается за свое освобождение, во мне вспыхнуло желание пролить за неё кровь. Поэтому я здесь, на корабле, которым к счастью обеспечил меня мсье Баттендье (Оливье при этих словах глубоко поклонился, почувствовав, как овевают его возвышенные крылья Истории), которому я выражаю глубокую мою благодарность (Оливье опять поклонился). И вижу, что друзья мсье Баттендье - (то есть Фанфан) - люди в моем вкусе!
Теперь глубоко поклонился Фанфан, ответив:
– Монсиньор маркиз, это вы - человек в моем вкусе!
Лафайет пылко и убежденно заявил:
– Американцы любят свою страну и сражаются против английской тирании. Никогда ещё цели у людей не были столь благородны! Это первый бой за свободу, и его неудача означала бы утрату всех надежд на будущее!
Слова эти напомнили Тюльпану несчастного Гарри Латимора, с которым они копали тоннель в Вуди Хилл, и он почувствовал, как в нем вновь вспыхивает пламя, затянутое было пеплом комфорта, как к нему возвращается тяга к приключениям и прежде всего - желание увидеть, как рушится деспотизм, и вместе с ним - и герцог Шартрский.
– Вы скоро отплываете, маркиз?
– Чем раньше - тем лучше, поскольку во-первых генерал Вашингтон назначил меня генералом армии Соединенных штатов, и во-вторых потому, что английский посол - и мой тесть, герцог Айенский, - сделали все возможное, чтобы мсье министр Морепа воспрепятствовал
– Мсье генерал, я вам завидую, - заявил Тюльпан, и поскольку сообразил, что хотя по возрасту и положению ему рано делать исторические заявления, тем не менее нужно закончить разговор фразой, которая произвела бы впечатление на Лафайета, добавил: - Вы вступаете на путь, начертанный Историей!
Из этого следует, что у Тюльпана были способности не только по части походных и боевых песен, но и по части расточать демагогические фразы (в душе смеясь над ними) или слушать их со всей серьезностью на лице - чему последовал и Лафайет! И генерал в восторге пожал ему обе руки!
Потом настало время расставаться. Им отсалютовали тринадцать молодых офицеров, гревшихся на палубе под испанским солнцем, которым предстояло сопровождать Лафайета в его американской одиссее. Прощание было очень вежливым и очень теплым. Но наконец Фанфан и Оливье сошли на берег и зашагали к уже ожидавшему из экипажу.
Но нет! Нет! Это невозможно! Это просто смешно! Тюльпан вдруг резко оборачивается и, не обращая внимания на вытаращенные глаза Оливье, возвращается на бриг "Ля Виктори", чье столь возвышенное имя символизирует победу Тюльпана над самим собой и над теми темными силами, что поглотили его страсть к жизни!
Но, к сожалению, этого не случилось. Тюльпан садится в крытый экипаж, который трогается с места, влекомый парой понурых лошадей. А что душа Фанфана? Спокойна ли она? И глядя в заднее окошко на бриг "Ля Виктори", который становится все меньше по мере удаления Тюльпана, не ощущает ли он, как уменьшаются, тают и исчезают все его мечты, ожившие на миг?
Нет!
– У меня такой понос!
– сообщает Фанфан Оливье.
– Все эти холодные куры, которыми пришлось питаться всю дорогу, до добра не довели! На время разговора с мсье де Лафайетом я обо всем забыл, но теперь!..
Вот так! Но разве мыслимо, чтобы такая тривиальная причина не позволила Тюльпану прислушаться к тому внутреннему зову, о котором мы только что говорили и который отозвался в нем в капитанской каюте в беседе с Лафайетом? И чтобы это - вместе с мыслями о скором возвращении в уютный дом Баттендье, к своей Авроре, к своей добрейшей Деборе, к своему милому Жозефу-Луи и дорогому Мэтью (не считая милейшего Оливье) - что это полностью и навсегда его обезоружило? Нет, это немыслимо! Это так унизительно для Тюльпана! Нет, то что он должен был последовать за Лафайетом в его экспедицию - если говорить честно - ему на самом деле и в голову не пришло! И если уж говорить всю правду, нужно добавить, что молодые офицеры на борту "Ля Виктори" Тюльпану показались снобами, а сам Лафайет - изрядным болтуном.