Невероятный медовый месяц
Шрифт:
Из— за того, что она была так довольна улучшением здоровья герцога, Антония с трудом заставляла себя прислушиваться к новостям о всяческих несчастьях и неприятностях за пределами ее дома.
Иногда ей казалось, что она живет на острове, со всех сторон окруженном враждебным океаном, но этот остров и есть ее единственное безопасное убежище.
— Париж только что узнал, что император сдал противнику свою шпагу, — возбужденно заявил Лэбби, — а императрица наконец согласилась покинуть столицу.
Антония
— Ее Величество оставалась во дворце Тюильри, пока ее слуги не разбежались, бросая ливреи и таща из дворца все, что попадалось под руку. Она уехала в последний момент, когда толпа уже собралась под стенами дворца, — рассказывал Лабушер, — а со двора доносился грохот мушкетных выстрелов и крики на парадной лестнице.
— Но ей удалось выбраться из дворца? — быстро спросила Антония.
— Она покинула дворец через черный ход в сопровождении одной лишь своей камеристки. Чтобы не быть узнанной, императрица скрыла лицо под густой вуалью и, как я узнал, направилась к дому канцлера на бульваре Оссманн, однако оказалось, что хозяин уже уехал. То же самое повторилось и в доме ее камергера, но в конце концов Ее Величество все же нашла приют у своего американского дантиста — доктора Эванса.
— Как все это неожиданно! — воскликнула взволнованная Антония.
— Вы правы, это несколько неожиданно и необычно, но весьма логично, — заключил Лэбби.
На следующий день Антония впервые привела Генри Лабушера в спальню герцога. Она уже рассказала мужу о том, сколь любезен был английский журналист, поддерживая се советом я сообщая последние новости в долгие и тревожные недели, пока герцог оставался без сознания.
Но герцог, будучи человеком подозрительным, довольно скептически отнесся к бескорыстной дружбе Лабушера с Антонией, особенно не понравилась ему теплота в голосе жены, с которой она отзывалась о своем друге.
И все же, когда она ввела журналиста в спальню, герцог протянул ему руку и сказал самым доброжелательным тоном:
— Мистер Лабушер, я вам весьма признателен за все, что вы сделали для моей жены.
— Ваша светлость, у вас нет никакого повода быть признательным мне, — учтиво заговорил Лабушер. — Я всегда рад услужить герцогине.
Говоря это, он улыбался Антонии, а на его лице с явными признаками распутства появилось выражение, которое заставило герцога повнимательнее присмотреться к нему.
По мере разговора герцог все больше убеждался в правильности своих подозрений.
Даже человек менее опытный и искушенный, чем герцог, несомненно заметил бы особую мягкость в голосе Генри Лабушера, когда тот обращался к Антонии, и жадный взгляд сияющих вожделением глаз, которыми он буквально пожирал молодую женщину.
— Мы покинем Париж сразу же, как только я достаточно окрепну, чтобы перенести дорогу, — резко и довольно неожиданно заявил герцог.
— Боюсь, что это произойдет не скоро, — возразил Лэбби. — Как теперь, думаю, вашей светлости известно, вы были серьезно больны.
И он добавил, вновь улыбнувшись Антонии:
— Надеюсь, что теперь, когда опасность миновала, я не открою секрета, если скажу, что ваш доктор почти не давал вам шансов на выздоровление. Вы были при смерти, герцог, и если бы не ваша жена…
От неожиданности этого заявления у Антонии перехватило дыхание.
— Я… Я даже не подозревала… что все… было… так серьезно, — запинаясь, проговорила она.
— Вы выжили, — рассказывал Лэбби герцогу, — благодаря исключительному уходу и самоотверженности леди Антонии, ибо пуля прошла в миллиметре от сердца.
— Я рада, что вы не говорили мне об этом, — Антония с благодарностью посмотрела на журналиста.
— Вы считаете, что я мог бы огорчить вас и обеспокоить сильнее, чем вы уже беспокоились? — спросил он мягко.
Герцог прислушивался к их разговору, поглядывая то на Генри Лабушера, то на Антонию.
— Я буду вам весьма признателен, — повторил он, вмешиваясь в их беседу, — если будете так любезны и расскажете мне подробно, каково сейчас положение дел. Как вы понимаете, из-за болезни от меня ускользнуло много такого, о чем женщины не способны здраво судить, поскольку не разбираются в политике и ничего не понимают в военных действиях. Ужасы войны вселяют в них страх.
— Ее светлость, должно быть, рассказывала вам, что во Франции имеется новое правительство, — ответил Генри Лабушер. — Вторая империя закончилась бесславно, и страна испытала унижение. Король Вильгельм дошел до Реймса.
— В это трудно поверить! — воскликнул герцог.
— Но у Франции все еще осталась довольно сильная армия, — продолжал Лабушер. — И генерал Трошу, главнокомандующий, стягивает войска в Париж.
— Но это же безумие! — возразил герцог, — У него нет выбора, — покачал головой Лабушер. — И даже призыв в Национальную гвардию трехсот пятидесяти тысяч новобранцев всех возрастов вряд ли спасет положение.
— И все же укрепления довольно надежно защищают Париж, — заметил герцог. — Возможно, столица выдержит осаду…
— Посещение укреплений стало едва ли не самым модным воскресным развлечением в нынешнем сезоне, — язвительно сообщил Лабушер, — и оно вот-вот заменит послеобеденные прогулки в Булонском лесу.
— Бог мой! — Герцог не удержался от возгласа негодования. — Неужели французы так никогда и не поумнеют?! Спесь, несерьезное отношение к действительности и невероятная самоуверенность…