Невеста для Мрака

Оленева Екатерина Александровна

Я опустила ноги на пол, целомудренно одергивая пышный ворох юбок.

– Не предложите девушке выпить, маэстро?

– Ты же не пьёшь?

С этими словами Эллоиссент выпрямился, стряхивая воображаемую пыль с брюк. Потом поправил манжеты, не спеша развязал тесёмки плаща и театрально отбросил его в сторону.

Вытащив из бара бутылку красного вина, «Кровь альфов», он легко раскупорил её и, расплескав по бокалам, протянул один мне. Затем вальяжно растянулся рядом, словно сытый кот.

Вкус у вина оказался пряный, обжигающий.

– Сними с себя

эту мерзкую грязную тряпку, – поморщилась я, имея ввиду его испорченную во время встречи у борделя, рубашку.

–Тебе не нравится, ты и снимай, – ухмыльнулся он.

– У меня заняты руки…

Толчок. Бокал вылетел из моих ладоней, расплескивая алую жидкость на простыни, одежду и пол, а потом с жалобным всхлипом распался на части

– Теперь они свободны.

Он придвинулся, безотрывно, с вызовом глядя мне в глаза.

– Ну?..

От тёплого дыхания по коже побежали мурашки.

Ненавижу тебя. Ненавижу! За твою порочность, искушенность, любвеобильность. За силу переменчивого, как ртуть, духа. За непонятные мне принципы, которых у меня нет, не было, и никогда не будет. За трижды проклятую преданность твоей треклятой семье. За то, что их воля и интересы для тебя значили, значат и будут значить больше меня.

Ненавижу тебя. За мою жажду. За то, что нуждаюсь в тебе. Бездна! – нуждаюсь, как нуждаются в дыхании, в свете, в воде в знойный день. Как нуждаются в тепле после дня, проведенного на морозе.

Ты нужен мне, как поэту – рифма, матери – младенец, птице – небо, а океану – тайна.

Но больше всего я ненавижу тебя за то, что единственное, что ты можешь дать мне, это ворованные, запретные ласки.

Ненавижу тебя вместе с твоей тетушкой, расписавшей мою жизнь на пятьдесят лет вперед. За что, что ты никогда не приведешь меня в маленький домик в глубине леса, укутанного снегами. В домик, надёжно спрятанный от мира, где нас могло быть только двое.

Ненавижу тебя за то, что, когда меня, точно жертвенное животное, отправят в Фиар, под тяжесть царственной тиары, отдав в руки человеку, при имени которого люди много старше, опытнее и умнее меня, плюются от отвращения и содрогаются от омерзения, ты лишь покорно склонишь свою прекрасную голову. Ты ничего не сделаешь. И не потому, что я тебе безразлична, а потому, что этого требуют интересы твоей семьи. Что такое, по сравнению с правом контролировать столь мощную фигуру на политической арене, как Сиобрян Дик*Кар*Стал, сердце и тело маленькой рыжей ведьмы?

Ты, красивая мразь, не гнушающаяся заводить любовниц даже сейчас, когда я рядом; осуждающая все, что есть во мне, потому что это неправильно; ты, тварь, найдешь себе белую и пушистую женскую особь, достойную стать матерью твоим детям. И ты будешь с ней вежливым, милым, улыбчивым. Так все в вашем роду ведут себя со своими белыми и пушистыми женушками. И, конечно же, она никогда не причинит тебе той боли, которую причиняю я. Потому что не питаются они, белые и пушистые, кровью

и болью. Они – не вырвавшиеся из огня, преданные адским силам ещё до рождения, демоны.

Одно утешение. Ты станешь изменять и ей. Потому что это ты. Поломанный, половинчатый. Разрываемый между желанием нести свет и сокрытой в душе тьмой.

– Ненавижу тебя, – промурлыкала я вслух. – Ненавижу…

Его торс сверкал, будто вышедшее из-за туч ночное светило.

В одежде Эллоиссент казался изящным, словно слащавая фарфоровая кукла. Обнаженный он куда мужественнее: рельеф мышц, квадратики на тонкой талии – длинные, но сильные мышцы танцора, фехтовальщика, акробата.

Наклонившись, я жадно припала к его шее. Целовала чуть солоноватую кожу. Руки обвились вокруг его талии. Жесткая пряжка на ремне ободрала мне пальцы, но эта боль тоже показалась сладкой.

Мой любовник резко втянул в себя воздух. Немудрено. Ожоги на его груди, животе, не успевшие затянуться, наверняка саднят от моих прикосновений и поцелуев. Я хотела отстраниться, но его пальцы требовательно зарылись в мои волосы, возвращая на место.

Его длинные музыкальные пальцы медленно скользили по моей шее, будто в раздумье: придушить или приласкать?

Вскоре я вновь начала задыхаться, но уже не от ненависти, а от наслаждения. Его тело, жаждущее в немилосердной грубой страсти, было объято тем же палящим огнём, что и мое.

Губы терзали мой рот, шею, грудь, сминали, обжигали. Оставляли алые, пятнающие следы. Но я легко выдерживала эти жалящие поцелуи. Принимала их радостно, плотоядно, как иссушенная земля первые капли влаги.

Словно два одуревших от страсти зверя, мы катались по постели, продолжая наш поединок. Его тело было как магнит, а я ощущала себя грудой опилок. Я наслаждалась тем, что страсть ко мне превращала утонченного, холодного, как отграненный кристалл; изысканного, как цветок, юношу, в дикого зверя.

Я умирала, цепляясь за него, как за последнюю соломинку в мире.

Глава 3

Эллоиссент лениво потянулся за сигаретой. Он глубоко затянулся едким дымом.

– Мы можем, наконец, поговорить?

– Я начинаю думать, что это следовало сделать вместо, а не после, – насмешливо ответила я. – О чём ты хочешь говорить?

– О нас.

– Что тут обсуждать? Мы неплохо проводим время, когда нечем заняться.

– Проводим время?..

– Или, точнее будет сказать – проводили? Ты ведь наверняка в курсе последних событий?

Я хотела, чтобы мой голос звучал язвительно, но вышло скорее грустно, чем саркастично.

Он поморщился и, не заботясь об эстетике, выпустил клубы дыма через ноздри. К облаку табачной горечи примешивалась наркотическая сладость. Меня это раздражало. Наркотическая зависимость хуже алкогольной. Не могу понять людей, добровольно соглашающихся на рабскую привычку.

Тонкая кожа на его веках подрагивала. Густые, как у девушки ресницы, гасили лихорадочный блеск глаз.