Невеста для принца-данвиморта

Вольская Нита

Я и моя служанка зябко кутались в пледы, а Алекс беспокойно выглядывал в окно. На улице уже было темно, как ночью, так как тучи всё также висели в небе, заслоняя весь свет, и щедро поливая окрестности пресной холодной водой.

Племянник подышал на ладони и потер их друг о друга. И мне стало стыдно: он тоже замерз, а я ему даже плед не предложила. Осмотрелась по сторонам и поняла, что предлагать нечего: мы взяли только два покрывала и оба были заняты. Поймав мой взгляд, служанка заерзала, выпутываясь из теплого укрытия. Я остановила её жестом, и пересела к Алексу, поделившись с ним своим пледом. Он сначала воспротивился, но, когда я сказала,

что мне будет гораздо теплее с ним в обнимку, согласился, и, укутав нас обоих, тесно прижал меня к своему боку.

За возней и хихиканьем мы пропустили суету за окном. Да и она была недолгой и негромкой. Неожиданно дверь кареты немного приоткрылась и в щель протиснулась рука с бутылкой, в которой клубился дым. Рука исчезла, а дым из бутылки рванул наружу, в считанные секунды заполнив карету. Алекс дернулся к бутылке, но запутался в покрывале. А я, сделав непроизвольный вдох, почувствовала, как проваливаюсь в темноту.

***

Открыв глаза, увидела темную каменную стену, и маленькое грязное окно под высоким потолком, едва пропускающее и без того тусклый свет звезд. Вокруг нестерпимо воняло. Села. Голова болела и кружилась, и я вцепилась в край кровати руками и прикрыла глаза. Тело ныло так, как будто меня долго трясли в повозке, не позаботившись о мягкой подстилке.

Осмотрелась. Каменная комната, в которой я находилась, была поделена пополам решеткой. На моей половине кроме сколоченной из грубых досок кровати с тонким тюфяком и колченогого стола ничего не было. Соседняя половина не имела даже этого: там вообще была только голая деревянная лежанка, прикреплённая к стене. А вот дверь у каждой клетки была своя, персональная. Массивная и металлическая. С маленьким окошком вверху. Мне с моим ростом к нему не дотянуться.

Из самого темного угла моей половины несло нечистотами. Либо там находилась отхожая яма, либо тот, кто сидел в этой клетке до меня, справлял нужду прямо на пол.

Впечатлившись обстановкой, попыталась вспомнить что произошло, но сколько ни силилась, дальше момента задымления кареты дело не пошло. Головная боль усилилась, и я зажмурилась, стараясь не делать глубоких вдохов. Посидела несколько минут, задаваясь вопросами: что со мной случилось, как я тут оказалась, и где Алекс и все остальные?

В животе утробно заурчало. Но голода я не чувствовала, видимо потому, что его перекрывала тошнота. Однако возмущение желудка неоднозначно намекало на то, что тело просит еды. Посмотрела на окно, силясь понять который час, и как давно я нахожусь в этом жутком заточении. Поняла только, что на улице ночь. А ещё что нет туч и дождя. Это свидетельствовало либо о том, что я долго была без сознания, либо - что меня увезли за пределы непогоды.

Холод, исходивший от камня, пробирал до костей. Зябко обхватив себя руками, стала растирать открытые участки кожи, чтобы хоть как-то согреться. Помогало плохо. Легла на край тюфяка и попыталась прикрыться вторым его концом. Подстилка, хоть и была тонкой, но складываться не хотела. После очередной неудачной попытки услышала, как на пол что-то упало, но из-за темноты не смогла рассмотреть – что. Вставать и шарить по явно грязному полу руками не хотелось, поэтому решила подождать до утра. Отбив несколько походных маршей зубами, наконец забылась тревожным сном.

Проснулась от гулких шагов по коридору. Было такое ощущение, что шел кто-то или очень тяжелый, или неповоротливый. И этот кто-то громко пыхтел. Вскочила с кровати, так как лежа чувствовала себя

еще более беззащитной, чем была на самом деле. Хотя – куда еще больше? Мне и стоя нечего было противопоставить тому, кто приближался. Под ногой что-то хрустнуло. Посмотрела. При утреннем свете, который чудом пробился сквозь пыль и паутину на окне, мне удалось рассмотреть серьгу: небольшая, но явно дорогая и с драгоценным камнем красного цвета. Схватив находку, зажала в кулаке. Я не понимала зачем она мне была нужна, но подсознательно знала, что поступаю правильно. Выпрямилась и напряглась в ожидании.

Глава 8. Картериан

Когда у Мариана с Шарнель родилась девочка, я очень обрадовался, так как надеялся, что смогу наверстать всё то, что упустил с собственной дочерью. Я, конечно, мог всё это восполнить с родной племянницей, которая родилась на полгода раньше, но Раверина оказалась такой фанатичной мамой, что пробиться к новорождённой не было никакого шанса. Да и невестку я знал плохо, и не был уверен в том, что ей понравится моё внимание к девочке. С Маром же я дружил с самого детства, и Шарни знал много лет, поэтому часто к ним наведывался сразу после их свадьбы. И после рождения Солары продолжил это делать.

Я нянчил их дочь как заправская нянька: вытирал слюнки, когда резались зубки; и носик, — когда простывала; иногда менял ей штанишки, если не было рядом служанок. Шарни на это смотрела с умилением и часто подтрунивала, утверждая, что я выбрал не ту деятельность.

Лет в пять Сола стала проявлять интерес к ролевым играм, и я с удовольствием исполнял все её прихоти. Кем только не был: и коровкой, и лошадкой, и собачкой, и дохлым ежиком, которого она возвращала с того света. Со временем я стал её личным «хроническим тяжелобольным»: она регулярно находила у меня самые немыслимые болезни, и лечила их такими же немыслимыми методами.

Родители девочки смотрели на меня с сочувствием, а я, сплёвывая мокрый песок, получал удовольствие от общения с непоседой. И действительно любил её. Как дочь.

Поэтому, застав некрасивую сцену с разборками в кабинете Мариана, из-за его слабости к женскому полу, боль Солы воспринял как собственную. И очень испугался, когда в ответ на тесные объятья девушки, мне вдруг захотелось тоже её обнять, но уже не так как прежде. Я почувствовал возбуждение, но не столько сексуальное, сколько душевное. Словно кровь закипела, взволновав всё внутри, и сердце на мгновенье остановилось. Замер в растерянности. Солара, судя по всему, заметила мой ступор, и, видимо что-то заподозрила, так как сразу засобиралась домой.

После её ухода долго не мог успокоиться. Ругал себя последними словами. И в то же время прислушивался к себе, пытаясь понять – что это было? Я ведь давно перестал смотреть на женщин с матримониальными желаниями, испытывать душевный трепет. Мои мысли и сердце много лет принадлежали моей первой и единственной любви – Шерон. Даже несмотря на то, что её уже около сорока лет не было рядом, я так и не смог себе простить того, что не уберёг её от происков собственного отца, по указанию которого мою возлюбленную убили. И эта вина не отпускала меня и не давала жить нормальной жизнью. У меня словно атрофировались все чувства. И как бы женщины не старались меня завлечь, максимум, что у них получалось: один раз оказаться со мной в постели в гостиничном номере. И то, только потому, что я был здоровым мужчиной и физиологические потребности иногда брали верх над холодным рассудком.