Невеста императора
Шрифт:
Я все еще не понимала, к чему он клонит. В лице его появилась какая-то торжественность, щеки и лоб порозовели. Он внезапно опустился передо мной на колени:
— С момента, когда я увидел вас первый раз в Равенне… И вовсе не по наущению матери… Это была моя собственная, самая дорогая мечта… Что когда-нибудь мы станем мужем и женой. Что я заслужу, добьюсь, прославлюсь… Судьба свела нас, но не оставила времени… Вышло так, что мы просто должны пожениться немедленно. Чтобы спасти себя и своих близких…
Новый вопль долетел откуда-то с улицы, но Эферий будто не слышал.
— Если отец увидит нас вместе, он перестанет так держаться за
Чем больше его глаза загорались надеждой, тем сильнее мои — тускнели от безысходности. «Плохо ваше дело, — хотелось мне сказать ему, — если судьба войска и страны зависит от „да“ или „нет“ наследницы без наследства».
Нет, не могла я поверить, что мое появление в лагере сможет повлиять на решение Стилихона. Я вспоминала этот голос согнутого тяжестью Атланта и чувствовала, что он скорее рухнет под взваленным на себя непосильным долгом, чем перестанет повиноваться императору — каким бы жалким и беспомощным тот ни был. Клеветники, обвинявшие его в злых умыслах и предательстве, не дождутся подтверждения своему злословию.
Мелкая дрожь, бившая меня, отзывалась в горле какой-то щекоткой. И я вдруг начала тихо смеяться. Я не могла совладать с собой. Весь мир с трепетом смотрит на грозный Рим, ловит каждое слово его владык, гадает о том, куда ударит неотразимый римский меч. А владыки, под покровом ночи, за глухими стенами, заняты тем, что перетягивают к себе на брачное ложе перезрелую девицу. Да еще пытаются выдать это занятие за важное государственное дело. С братом ей идти под венец или с племянником — вот, оказывается, политический вопрос первостепенной важности.
А ведь хорошо еще, что под венец. Могли бы и на жертвенник. Тысячу лет назад царскую дочь Ифигинею хотели принести в жертву богам, чтобы вернее взять Трою. Отчего бы и сегодня не тряхнуть стариной?
Я наконец совладала с собой, поднялась. Заставила Эферия встать с колен.
— Простите меня, — сказала я. — Мой смех — это просто истерика. Я знаю, что опасность очень велика. И для меня, и для Стилихона, и для вас. Может быть, мы никогда не увидим больше друг друга. Может, не переживем даже эту ночь. А может быть, судьба спасет нас, поднимет со дна, вознесет. И я когда-нибудь почту за честь стать женой прославленного легата Эферия. Но сегодня это невозможно. Я очень боюсь смерти. Но еще больше я боюсь стать посмешищем. Бежать куда-то ночью, прятаться, молить о защите, вглядываться во мрак, дрожать при случайном стуке копыт… Дочь Феодосия Великого не может себе этого позволить.
Я поцеловала Эферия в лоб и перекрестила его.
Он понял, что уговаривать меня бесполезно. Туча усталости снова затянула его лицо. Он глубоко вздохнул, поклонился, вышел.
Это была наша последняя встреча.
(Галла Пласидия умолкает на время)
Прождав напрасно в Бононии какого-нибудь известия от императора, захваченного бунтовщиками, Стилихон с небольшим отрядом двинулся на север. Возможно, он хотел выиграть время, дождаться раскола среди восставших. Ведь любой бунт очень скоро оборачивается дракой среди самих мятежников. А может быть, он хотел удалиться от вождей вспомогательных отрядов, которые подбивали его на открытую войну против римлян. Так или иначе, дворец в Равенне казался, видимо, ему надежным укрытием.
Но он не знал, что начальнику гарнизона в Равенне был прислан подписанный императором приказ об аресте главнокомандующего по обвинению в измене. И в первую же ночь по прибытии посланная стража попыталась схватить Стилихона в его собственном доме. Только под покровом темноты удалось ему бежать и укрыться в церкви.
Наутро его сторонники, с оружием в руках, окружили церковь и приготовились защищать своего командира. Но он объявил им, что ему показали письмо от императора Гонория, обещавшее ему безопасность и честное судебное разбирательство выдвинутых против него обвинений в измене. Он заклинал своих солдат не обагрять улиц Равенны кровыо. Ведь обвинения в измене — вздор, который станет очевиден любому судье. Чтобы показать им пример повиновения императору, он снял с себя меч, перешел через площадь и сдался стражникам гарнизона.
К тому моменту стражниками командовал префект Гераклиан, только что прискакавший из лагеря мятежников. Этот Гераклиан тут же зачитал вслух новое послание от императора, объявлявшее, что измена Стилихона доказана и что его следует казнить безотлагательно.
Сторонники Стилихона готовы уже были ринуться в бой, но он снова остановил их. Он сам снял с себя доспехи и подставил шею под меч. Привезенный Гераклианом палач отсек ему голову, поднял ее из грязи и сразу спрятал в мешок, чтобы увезти этот трофей пославшим его и получить обещанную награду.
Так, без суда и дознания, 23 августа 408 года, в консульство Басса и Филиппуса, был предательски убит человек, правивший Западной империей в течение тринадцати лет.
За все эти годы не было ни одного случая, чтобы кто-то получил от него важный пост за взятку. Ни одного сестерция он не присвоил себе из денег, присылавшихся для выплаты жалованья солдатам. Для своего единственного сына Эферия он не делал никаких поблажек, не давал ему подняться по лестнице чинов выше и быстрее, чем тот заслуживал. Клеветники обвиняли Стилихона в том, что он хотел отвоевать у Восточной империи Иллирию, чтобы посадить в ней своего сына третьим императором, наравне с Гонорием и Аркадием. Но в подтверждение своей клеветы они не могли привести ни одного доказательства, ни одного клочка папируса, ни одного письма из захваченных у Стилихона документов.
Сыну Стилихона, Эферию, удалось на некоторое время скрыться от врагов. Но вскоре они настигли его и тут же зарубили. Сестра Эферия, Амелия Термантия, незадолго до этого была выдана замуж за императора Гонория. Теперь брак был объявлен недействительным, и нетронутую девицу возвратили ее матери, Серене, находившейся к тому времени в Риме.
Сразу после гибели главнокомандующего в стране начался небывалый террор. Сулла, Нерон и Домициан вместе взятые не погубили, наверное, столько знатных и богатых семей, сколько истребил безжалостный Олимпиус, дорвавшийся до власти. В Рим был послан префект казначейства Гелиократ с письмом от императора, объявлявшим, что имущество всякого человека, получившего пост во времена правления Стилихона, подлежит конфискации.