Невеста Короля Воронов
Шрифт:
— Довольно, довольно! — кричала испуганная Бьянка, перед чьими глазами мелькали окровавленные переломанные тела и чьи руки наполнялись чуждой магией так, что ломило плечи. Но Барбарох словно не слышал ее; он будто впал в безумие, и теперь Бьянка рыдала от ужаса и бессилия.
— Ну?! — шептал Барбарох. — Где же этот Коршун, где этот великий воин, выстоявший против Королевы? Я вытрясу из него душу, я его так изуродую, что наказание от нее покажется ему нежным поцелуем!
— Нет! — верещала Бьянка, бьющаяся в истерике. — Я не хочу этого видеть!
— Не хочешь? — пыхтел Барбарох, с ненавистью раздирающий пустую оболочку, оставшуюся от Коршуна. — Не хочешь?! А хочешь ли ты, чтоб с тобой так поступили?
— Давай улетим! —
— Это враги! — кровожадно выкрикнул Барбарох. Ноги тонкого, изнеженного тела Бьянки плохо его держали, переполняющая его чужая магия клонила к полу, словно тяжкий груз, словно камни, и Барбарох понял, что взлететь с этим грузом им будет тяжело, если вообще возможно. Но его жажда убивать и мучить была сильнее гласа разума. К тому же магия, огромная магия, которую он вытряхивал своим заклятьями из Коршунов, огромная сила, о которой он всегда мечтал, но которой он не обладал никогда — она пьянила его, сводила с ума! У своих жертв он тоже отнимал магию; высасывал все до капли, вытягивал все ее ростки из изломанных, искалеченных тел, и покорно отдавал все Королю! Опускал в хранилище, защелкивал замки и хотел выть, кататься по полу, биться, как одержимый, когда понимал, что все то могущество, что он подержал в руках, ему не будет принадлежать никогда!
Теперь же все, что он добыл, не надо отдавать никому! Не надо бояться осуждения и кары от Короля — нужно всего ничего, такая малость: унести магию с собой, суметь утащить ее, убраться отсюда прочь, оставив за собой кровавый след!
Барбарох с содроганием понимал, что взял слишком много даже для Высшего Ворона; испуганная Бьянка едва могла сдерживать могущество, разрывающее ее тело. Но остановиться, бросить хоть каплю, расплескать драгоценный дар, до которого он добрался, Барбарох не мог. Каждый встречный, каждый человек, возникающий у него на пути, представлялся ему уже не живым человеком, а сосудом, наполненным драгоценным напитком, и что за беда, что они наполнены по разному?! Кувшин или маленькая кружка дара — сгодится все. Ах, какая жалость, какая же это жалость, что он так поздно понял ценность Королевы, Пустого Сосуда! Вот кто мог бы поднять несоизмеримо больше! Капля к капле, Барбарох сливал все, все собирал, и ему казалось, что он не был никогда сильнее и счастливее. Но Бьянка так не считала; она чувствовала, что ей не поднять на крыльях столь тяжкую ношу, и разумнее было бы тотчас, как только они вылезли из подвала, убежать, скрыться, но Барбарох желал убивать и отнимать дар еще и еще, и Белая поняла, что скоро его неуемная жадность приведет к тому, что и руки будет поднять невозможно.
— Это те, кого убивают за одно их существование за то, что они своими смрадными глотками наполняют воздух неистребимой вонью, тухлятиной!.. — орал Барбарох, чувствуя смятение в душе Бьянки и пытаясь ее хоть как-то заставить действовать с ним сообща.
— Неправда, — раздался насмешливый голос, и искалеченный Королевой Коршун-посол выступил из тени. — Коршуны питаются только свежей добычей. Она еще трепещет в когтях, она еще свежа и тепла, когда Коршун проглатывает ее сердце…
Он не боялся Двуглавого; ноги его, обутые в остроносые, с загнутыми носками сапоги ступали уверенно и твердо, каблуки, окованные железом, звонко цокали, и каждый шаг болезненным звуком впечатывался в слух Двуглавого и испуганным эхом многократно повторялся, катаясь по каменному узкому коридору и полупустому залу.
— Какая ты необычная, смелая девушка, — вкрадчиво произнес Коршун, хотя его разбитые губы с трудом произносили слова внятно, и Бьянка почти не поняла, что он говорит. Она уловила смысл его речи интуитивно — и замерла, не понимая, почему он не нападает.
«Пусти меня! — рвался, бесновался Барбарох, протягивая свои призрачные руки к голове Коршуна. — Я раздеру его на множество мелких кусочков, я!..»
«Уймись, — холодно прервала его Бьянка. — Куда тебе веси переговоры. Мясник не ровня Королю; руби свои туши и не пытайся вмешаться, когда говорят Высшие».
— И как славно, — продолжил Коршун, подходя ближе, на очень опасное расстояние — призрачные руки озверевшего, почуявшего крови Барбароха летали у него перед носом, пытаясь дотянуться до горла. — Как это славно, что ты нашла способ выбраться оттуда…
Слово «оттуда» прозвучало как-то особенно зловеще, так, что мороз пробежал по коже девушки.
— Откуда это — оттуда? — спросила Бьянка надменно, притворяясь, что тоже ничуть не напугана. — Я всего лишь поднялась по паре десятков ступеней. Это не так трудно, уверяю вас. В доме моего отца лестниц превеликое множество. Помню, летом я только и делала, что бегала вверх и вниз по этим лестницам; из танцевального зала в столовую, знаете ли…
Коршун засмеялся, замотав головой, словно изумляясь каким-то своим мыслям.
— Для тебя это все равно, что подняться по лестнице? — произнес он. В его голосе было недоверие и восхищение. Темные глаза его пытливо вглядывались в белоснежное лицо Бьянки. — Кто ты? Даже Высший из Воронов не может сделать это. Даже Король Воронов — с трудом. А ты сделала. Как тебе это удалось?
— Куда ты столкнул меня, Коршун? — прошептала Бьянка в страхе. Ей показалось, что пол под ее ногами задрожал и разверзся, и она снова летит вниз, вниз, вниз. Но это было лишь обманчивое ощущение, Бьянка, подавив приступ паники и головокружения, взяла себя в руки и снова глянула на Коршуна, теперь уже зло. — Что это за место было?
— Кузница Магии, — угодливо ответил Коршун, с интересом наблюдая — Колодец Времени. У нас нет такого милостивого Короля, — Коршун хохотнул, — чтобы раздавать благословение налево и направо. Каждый Коршун черпает магии столько, сколько сможет унести, из Колодца. А добываем мы ее из всех, кого бросаем казнить. Чик — и нет головы, и кровь стекает в общий источник вместе с магией. Твоя магия должна была пролиться точно так же, как и у сотен других жертв и потом напитать нас. Но ты, кажется, убила палачей — дело почти невозможное! Они ведь бессмертны. А потом ты вернулась сюда. Вышла в мир живых. Как тебе это удалось? Все, кто был послан тебя остановить, погибли. Кто ты, дорогая? Я еще не видел такого чуда, а живу я не так уж мало.
Бьянка припомнила тех людей, что разорвал Барбарох; разумеется, они встретились ей не случайно!
— Долго я была там? — тихо произнесла Бьянка, всматриваясь в лицо Коршуна.
Раны, нанесенные ему Королевой, зажили, но не побелели еще; в волосах не стало больше седых прядей, а суровое некрасивое лицо не покрылось морщинами, и все же что-то изменилось в Коршуне, что-то неуловимое, но важное, отчего Бьянка тотчас поняла — она пробыла в подземелье не несколько часов, а намного больше.
— Несколько месяцев, полагаю, — угодливо подсказал Коршун, спрятав рук за спину и покачиваясь на носках сапог. — Пару-тройку. Может, чуть больше.
Бьянка замерла, прислушиваясь к окружающему ее миру; что там, за стенами замка, как изменился мир? Живо ли еще королевство Воронов, или за эти два месяца Коршуны растерзали его, приведя свой подлый план в исполнение? Исчезли ли двор, Король, его замок? Погибла ли знать? Исчезло ли само место, что Бьянка занимала? Она все еще Высшая из Воронов — или уже никчемная, одинокая нищенка, чью родню истребили в жестокой войне, а дом разграбили жестокие завоеватели? Ей есть куда вернуться или же она всего лишь яркий кусочек рассыпавшейся мозаики, которая растерялась, побилась, и из нее уже не составишь прежней картины? Бьянка ощутила страшную, гнетущую пустоту и тишину, и еще одиночество, чудовищное, гнетущее, такое, какое ощущает тот, кто все потерял. Она была еще жива, но ей казалось что жизнь ее уже кончена.