Невеста Нила
Шрифт:
Паула, встревоженная последними речами, снова ободрилась. Друг и названый отец Филиппа готовился защищать ее.
Но каково было удивление девушки, когда она почувствовала на себе злобный взгляд жреца. Старик смерил глазами статную фигуру подсудимой и медленно произнес:
– На другое утро после бегства монахинь обвиняемая была в монастыре святой Цецилии и звонила в колокола. Опровергни это, если сможешь, гордая дочь префекта; но знай заранее, что я в таком случае перейду к новым обвинениям.
Ужас охватил Паулу. Ей представилась
– Зачем же ты звонила на колокольне? – спросил кади.
– Ради спасения благочестивых сестер, которые исповедуют одинаковую со мной веру и которых я люблю, – отвечала девушка.
– Ты хотела обмануть нас, повелителей этой страны; ты действовала как защитница предательского замысла, приведшего к кровопролитию! – воскликнул Обада.
Но кади заставил его замолчать, желая выслушать защитника подсудимой из якобитов. Защитник переговорил с Паулой в то утро и заготовил, по египетскому обычаю, речь в пользу обвиняемой, но его защита оказалась слишком слабой и не подействовала на судей. Все старания Отмана оправдать Паулу оказались тщетными. Ее признали виновной.
Но можно ли было наказать смертью проступок дамаскинки?
Хотя она принимала несомненное участие в спасении монахинь, но тем не менее оставалась безвыездно в Мемфисе и не присутствовала при трагедии, разыгравшейся на нильском рукаве. Кроме того, Пауле, как женщине набожной, было простительно вступиться за монахинь, своих любимых соотечественниц, подвергавшихся несправедливому преследованию.
Отман красноречиво высказал все это и строго прервал Обаду, как только тот заикнулся о смертной казни со своего места на скамье свидетелей. Слова кроткого, снисходительного судьи подействовали на большинство присутствовавших мусульман. Личность Паулы вызывала их расположение; они не могли забыть, что ее отец был самым доблестным из их противников.
Судебное заседание закончилось очень странно: единоверцы обвиняемой – якобиты – единогласно требовали ее смерти, тогда как из среды арабов только один, сидевший на судейском месте, соглашался с ними.
Но приговор все-таки был утвержден. Бледного Ориона, который не помнил себя от ярости и горя, готовились увести обратно в одиночную келью. Торжествующий Обада, проходя мимо узника, крикнул ему на ломаном греческом языке:
– Завтра придет и твоя очередь, сын мукаукаса.
«А потом и твоя, сын рабыни!» – мысленно ответил юноша и чуть не произнес этого вслух.
Но перед ним стояла Паула, и он опасался еще больше раздражить ее врага. Из опасения ухудшить участь любимой девушки Орион молча пропустил мимо себя черного векила и Горуса Аполлона.
Едва за ними затворилась дверь, как взволнованный кади благосклонно кивнул юноше и сказал:
– Ты поступил благоразумно, мой друг! Орел должен помнить, что он
Отман подал знак тюремщикам, чтобы они отвели заключенного, и отошел в сторону, пока Орион и Паула прощались друг с другом издали. Потом он приблизился к Пауле. Дамаскинка поразила его своим мужеством: гордое спокойствие не оставило ее даже в ту минуту, когда суд произнес над ней смертный приговор.
– Ты осуждена, благородная девушка, – сказал кади, – но халиф, наш повелитель, и милосердный Бог могут помиловать тебя. Обратись с молитвой к Творцу Вселенной, а я, при содействии некоторых друзей, буду ходатайствовать за тебя перед моим государем.
Отман скромно отклонил благодарность Паулы и, когда ее увели, заметил на цветистом, образном языке своего народа поджидавшим его товарищам:
– Сердце у меня болит от горя. Тяжело согласиться с несправедливым приговором, но признавать Обаду своим единоверцем и покоряться ему – все равно, что взвалить себе на плечи земной шар!
Х III
Выйдя из зала суда, старый жрец немедленно попросил аудиенции у векила. Обада без церемоний выгнал тюремного сторожа с женой и грудным ребенком из их комнаты, чтобы остаться наедине с Горусом и узнать, какой род смерти придумал он для осужденной.
Его предложение понравилось негру, но в то же время показалось чересчур рискованным. Однако упрямый старик сумел настоять на своем.
Обаде было крайне важно доказать прямое участие Ориона в бегстве монахинь. Между тем жрецу случайно попался в руки документ, служивший неопровержимой уликой против обвиняемого юноши.
Сегодня рано утром, пока еще не наступила жара, началось переселение Горуса Аполлона в его новое жилище. При нем были перенесены только наиболее ценные и важные рукописи. Размещая их собственноручно в небольшом письменном столе, которым пользовалась перед тем дочь Фомы, он нашел в одном из ящиков письмо, брошенное туда второпях Орионом, когда тому не удалось повидаться с любимой девушкой: его ждал в тот вечер Амру.
Эта восковая дощечка с полустершимися строками могла вполне убедить судей в виновности молодого человека, и жрец обещал вручить это вещественное доказательство лишь на том условии, что ему предоставят распорядиться участью дамаскинки.
Когда они оба выходили из комнаты сторожа, Обада вторично обратился к Горусу. Презрительно взглянув на красивую молоденькую жену сторожа с ребенком в руках, негр злобно заметил, что они все трое подвергнутся казни, если сын мукаукаса хотя бы на одну минуту будет выпущен из своей комнаты. Затем помощник Амру прыгнул на лошадь, чтобы отправиться домой, тогда как старик поехал на своем осле сначала в Курию. Здесь он уговорил старшего сенатора созвать в тот же вечер чрезвычайное собрание и вскоре вернулся на свою новую квартиру.