Невеста Нила
Шрифт:
Юстин мечтал привезти его к жене счастливым и веселым, а вместо того увидел перед собой безнадежно больного человека. Однако сенатор все-таки радовался его избавлению. Вид страдальца щемил ему сердце, но чем безучастнее относился ко всему племянник, тем приятнее было сердобольному старику замечать в нем хоть малейший признак оживления.
Во время этого странствования сухим путем и по воде, когда спутникам приходилось делить между собой все труды, опасности и, наконец, уход за больным, Юстин близко сошелся с Орионом. Сын Георгия сообщил ему настоящую причину своего отъезда из Мемфиса, хотя рисковал восстановить против себя почтенного сановника откровенным признанием. Юноша постоянно чувствовал, что все хорошее в нем исходило от Паулы, что ее любовь возвышала его, делала стойким; отказаться от этой девушки значило бы погубить себя. Увлечение Элиодорой могло только помешать ему достичь высоких целей, которые он себе наметил.
Орион страстно желал поскорее вступить на избранный путь, и прежде всего заняться поручением Амру. Сознание
Таким образом, Юстину с женой предстояло увезти обратно в Византию своих любимцев и поддерживать их в несчастии, вместо того чтобы найти в молодых людях нравственную опору для самих себя. Но, несмотря на это, старик с каждым днем все сильнее привязывался к Ориону, открывая в нем все новые достоинства и новые благородные черты.
На обширном дворе станционного дома горели факелы, в центре его находился навес, покрытый пальмовыми ветвями, где стояли скамьи для посетителей. Здесь сенатор мог свободно говорить с Орионом, хотя стража поместилась вблизи пленника и не теряла его из виду, подкрепляя свои силы вяленой бараниной, луком и финиками. Слуга сенатора тоже принес провизию из экипажа.
Когда Юстин заговорил со своим молодым другом, к ним приблизилась высокая мужская фигура; то был врач Филипп, остановившийся здесь на отдых по дороге в Джидду. Он узнал, кто был пленник, от знакомых арабов; конвойные позволили ему повидаться с арестованным, но сделались бдительнее; кроме того, их начальник говорил по-гречески. Филипп, конечно, не мог питать дружеских чувств к сыну мукаукаса, однако считал своим долгом предупредить юношу о том, что его ожидало. Врачу пришлось также передать своему сопернику печальную весть о смерти Нефорис и о гибели Руфинуса. Орион был возмущен, узнав о конфискации своего имущества, но успокоил себя мыслью, что искренне расположенный к нему Амру отменит несправедливое решение. Когда же Филипп сообщил ему о смерти матери, он был до того потрясен, что зарыдал, как ребенок, даже арабы обнаружили сочувствие к сыновнему горю и почтительно удалились в сторону; любовь к родителям была в их глазах священна; с этой минуты они стали выказывать пленнику меньше суровости. Александриец тотчас воспользовался отсутствием мусульман, чтобы наскоро сообщить молодому человеку о гибели Руфинуса и благополучном спасении монахинь. Последние события: пожар дворца наместника и арест Паулы – были ему самому неизвестны, но он сообщил сенатору, где находятся теперь его жена и племянница.
Когда арабы стали торопить с отъездом, Орион уже знал обо всем. Понурив голову и погрузившись в мрачные думы, поехал он дальше. Мысль о разорении не страшила его, но смерть матери лежала тяжелым камнем на сердце; юноша вспоминал ее горячую привязанность к нему, и печаль о ней заставляла его забыть всякий страх перед грозящими опасностями. Гнусное покушение на его права, потеря свободы, все это отступало на задний план; даже образ Паулы стушевался перед мысленным взором, и Орион не мог думать ни о ком, кроме дорогой умершей. Может быть, ему не позволят даже присутствовать на ее похоронах!
Дорога шла по сухой кремнистой почве пустыни; чем ближе подвигался караван к городу пирамид, тем ярче становилось зарево, пока не наступил рассвет, и багряная утренняя заря позади путников не заставила померкнуть на западе кровавый отблеск пожара. Снова наступил день с его палящим зноем. Утесы бросали еще длинные тени на дорогу, когда навстречу каравану попались несколько всадников из Фостата; они стали перекликаться с конвойными и сообщили им, по-видимому, важную новость, но Орион не понимал арабского языка. К нему подъехал переводчик с известием, что его дом сгорел дотла, и половина Мемфиса объята пламенем.
По мере приближения к городу пустынная дорога оживлялась; навстречу путникам попадались люди на лошадях и дромадерах; ехали возы; медленно двигались вереницы верблюдов, нагруженных зерновым хлебом и другими товарами, каждый встречный спешил сообщить об ужасных событиях последней ночи, что заставляло всякий раз обливаться кровью сердце Ориона. Его родимое гнездо обратилось в груду развалин! «Что удалось спасти оттуда и сколько сокровищ превратилось в пепел?» – спрашивал он себя.
Во время пути, в часы одиноких размышлений, юноша много размышлял о пользе и вреде своего богатства, но в настоящую минуту он не видел впереди ничего утешительного и жалел отеческий дом, с которым было связано столько дорогих воспоминаний. Теперь он стал круглым сиротой и даже не имел приюта, где мог бы преклонить голову! Несмотря на привычку к самостоятельности, это сознание угнетало его. Сегодня перед ним раскроются двери тюрьмы, и ему предстоит развязка великой трагедии, в которой он являлся главным героем. Его участь напоминала судьбу Тантала; жилище Ориона сделалось добычей пламени; двое братьев, отец и мать лежали в могиле; старик Руфинус сложил свою голову на чужбине; но кто был виноват во всем этом? Конечно, не предки Ориона; только он сам мог навлечь на себя страшное бедствие. Неужели его карала неумолимая судьба, по
По мере приближения к Фостату его сердце билось сильнее и сильнее; юноша надеялся, что ему позволят перед смертью увидеть возлюбленную и заключить ее в свои объятия. Последние мучительные часы как будто устранили все препятствия между ними. В настоящую минуту Орион чувствовал себя закаленным против всяких искушений; теперь при встрече с Элиодорой он не выказал бы ей ничего, кроме спокойной, братской привязанности.
Арабы привели пленника в дом кади, но того не было дома: он присутствовал на собрании совета, созванного векилом. Обада отдохнул всего несколько часов после тревожной ночи и явился на заседание. Однако здесь ему пришлось убедиться, что все члены совета настроены по отношению к нему враждебно. Самыми убежденными противниками векила были председатель суда кади Отман и заведующий податными сборами в стране Халид. Оба твердо отстаивали свои мнения, и посторонний слушатель не мог бы поверить, что большинство присутствующих на совете были простыми людьми. Один из них в молодости пас овец, другой водил караваны или занимался мелкой торговлей. Во время войны между враждующими племенами они привыкали владеть оружием, закаляя свое мужество, но кто учил их так тонко выражаться, сопровождая свою речь грациозными жестами, которым мог бы позавидовать любой греческий оратор? Только в пылу увлечения арабы теряли хладнокровие, но какая мощь оказывалась в их голосе, в блестящем взгляде и движении рук! Однако и самый сильный порыв чувств не мог заставить араба погрешить против чистоты языка. А между тем немногие из этих людей умели читать и писать, что не мешало им приводить цитаты из арабских поэтов, благодаря способности быстро запоминать стихотворные строфы. Сегодня они обсуждали внутренние дела образованной страны, которая несколько лет назад была совершенно не знакома воинственным сынам пустыни. Надо было видеть, как превосходно понимали свою задачу чиновники, наблюдавшие за различными отраслями общественной жизни в Египте. Их восприимчивые, юношески свежие умы схватывали все с удивительной быстротой и давали дальнейшее развитие чужеземным учреждениям. Следующее поколение арабов сумело возродить и привести в цветущее состояние завоеванные их отцами великие государства, пришедшие в упадок. Мусульмане вызвали к новой жизни науку и искусства, хотя их предки не отличались ученостью. Так и на собрании совета покорители Египта поражали своим умом, живостью, юношеским пылом, и бывшему невольнику Обаде было трудно удержать свое место в среде этих одаренных потомков свободных племен. Кади Отман открыто и смело высказался против его действий и заявил от имени прочих членов дивана, что слагает с себя всякую ответственность за случившееся. Векил ничего не возражал против этого. Он перешел к другому вопросу и предложил дать приют в Фостате всем мемфитам, пострадавшим от пожара. Предложение произвело благоприятное впечатление; кроме того, Обада отличился храбростью в предшествующую ночь. Присутствующие на совете решили оставить его на этот раз в покое и выждать ответа из Медины, куда они послали жалобу на своеволие векила. Среди арабов господствовала строгая дисциплина: бесстрашные в бою, они опасались открытого сопротивления могущественному временщику, известному своей необузданностью.
Обада вышел победителем, но победа стоила ему недешево. Хотя никто не мог прямо обличить его в лихоимстве, однако ему пришлось-таки выслушать немало обидных слов; надменные арабские сановники не хотели оказывать сыну рабыни почет, приличествующий высокому званию векила. Раздосадованный до крайности, он вышел последним из залы заседания. Никто, даже его помощник, не остался при нем, чтобы похвалить его увлекательное красноречие, между тем как Амру был постоянно окружен на совете своими почитателями. Эти проклятые льстецы всегда жужжали, как пчелы, вокруг него после речей в собрании и провожали полководца до самого дома, точно собаки, виляющие хвостами. Обада приписывал холодность сотоварищей не своей вине, а своему низкому происхождению. «Но все это переменится, только бы удался переворот в Медине, тогда я покажу себя, и враги векила узнают…»
Размышления негра были прерваны приходом гонца, покрытого пылью с ног до головы; он принес хорошую весть: Орион был пойман и приведен в дом кади.
– Почему не ко мне? – загремел Обада. – Кто здесь заменяет наместника? Отман или я? Сейчас же привести арестованного в мой дом!
Векил немедленно отправился в свое жилище, но вместо Ориона его встретил там чиновник судьи; Отман пожелал напомнить Обаде, что он назначен главой судебного ведомства в Египте самим великим халифом и потому любое судебное разбирательство касается его лично. Если векил хочет видеть узника, то может явиться в дом кади или позднее в городскую тюрьму, куда будет отведен сын мукаукаса. Взбешенный векил отправился к своему врагу, жившему поблизости, но тот встретил яростные нападки негра с хладнокровием благоразумного и справедливого человека.