Невеста Нила
Шрифт:
Комната жреца была тщательно убрана, защищена от солнца и настолько прохладна, насколько можно было требовать при таком палящем зное. Заботливые хозяйки велели опрыснуть водой каменный пол, расставили повсюду цветы; разложили свитки рукописей и прочие вещи по ящикам и столам. Образцовая чистота и нежный аромат, наполнявший кабинет ученого, приятно подействовали на него. Какая отрадная перемена жизни! Горус опустился в свое старое, любимое кресло и потирал от удовольствия морщинистые руки. Когда маленькая Мария пришла звать его к обеду, он улыбнулся и пошутил с бойким ребенком. Пульхерия
Горус сказал каждой какое-нибудь ласковое слово, и его старческое лицо приняло приятное выражение, когда он сравнивал свою прежнюю обстановку с теперешней, подтрунивая над неудобствами холостого житья. Бросив на Пульхерию лукавый взгляд, ученый заметил, что с приездом Филиппа их семейный кружок превратится в настоящую звезду, потому что египтяне постоянно изображают звезды с пятью лучами. Так рисовали и вырезали их на камне древние, у которых даже число пять обозначалось звездой.
– Но когда приедет Филипп, нас будет шестеро! – воскликнула Мария. – К тому времени Паулу, наверное, освободят из тюрьмы.
– Дай Бог! – произнесла со вздохом Иоанна.
– Что с тобой? – спросила жреца внимательная Пуль, заметив резкую перемену в его лице.
Вся веселость Горуса Аполлона мгновенно исчезла; он нахмурил брови, крепко сжал губы и нехотя ответил:
– Так, ничего… Но я прошу раз и навсегда не упоминать об этой девушке в моем присутствии!
– О Пауле? – с удивлением сказала Мария. – О если б ты знал…
– Я знаю достаточно! – прервал старик. – Я люблю вас всех; вы все мне дороги; мое старческое сердце радуется среди вас; я отдыхаю в вашем доме и бесконечно вам благодарен, но когда вы произносите ненавистное имя и стараетесь расположить меня в пользу этой женщины, я готов бросить все и немедленно вернуться туда, откуда пришел!
– Горус, Горус, что это значит?! – воскликнула огорченная Иоанна.
– Это значит, что в вашей Пауле воплотились все пороки, которые делают ненавистным для меня так называемое «высшее» сословие. У нее в груди холодное, предательское сердце; она отравила мне много дней и ночей; короче: я скорее согласен жить под одной кровлей с ящерицами и змеями, чем…
– Чем с ней, чем с Паулой?… – прервала запальчиво Мария.
Пылкая девочка вскочила с места. Ее глаза блестели, голос дрожал от волнения, когда она прибавила:
– Неужели ты не шутишь, а говоришь серьезно? Возможно ли это?
– Не только возможно, но даже несомненно, милое дитя, – отвечал старик, протягивая к ней руку.
Внучка Георгия отступила назад и запальчиво воскликнула:
– Я не хочу слышать от тебя ласковые слова, если ты отзываешься так дурно о Пауле! Почтенному старику следует быть справедливым! Ты совсем не знаешь ее, и то, что ты сказал о сердце этой девушки…
– Перестань, Мария! – унимала ее Иоанна, а старый жрец проговорил загадочным и серьезным тоном:
– Глупенькая вострушка, Паула может принести и мне, и вам большую пользу, если мы не будем тревожить себя излишней печалью о ней.
– Она осуждена? Праведное небо! – вскрикнула Пульхерия, вскакивая с места.
– Объясни, ради Бога, почтенный Горус! – с тревогой произнесла хозяйка дома. – Грешно шутить подобными вещами. Правда ли это, возможно ли? Эти негодяи, эти… Я догадываюсь по твоему виду, что Паула приговорена к смертной казни?
– Да, – хладнокровно отвечал старик, – она будет казнена.
– И ты до сих пор умалчивал об этом? – укоризненно заметила Пуль, заливаясь слезами.
– Ты мог шутить и смеяться, ты!… О как это гадко с твоей стороны! – вскричала вне себя Мария. – Если бы ты не был таким слабым, дряхлым стариком…
Иоанна снова заставила девочку замолчать и спросила, рыдая:
– Ее хотят казнить, обезглавить? Неужели она, дочь Фомы, не будет помилована? Ведь Паула не принимала участия в стычке с арабами!
– Подождите немного! – отвечал ученый. – Может быть, небо избрало ее для великого подвига. Пожалуй, ей предназначено небесами спасти от гибели всю страну с ее населением, добровольно пожертвовать своей жизнью. Очень возможно, что…
– Выскажись яснее, меня пугают твои намеки, – перебила Иоанна жреца.
Тот пожал плечами и небрежно сказал:
– Человек может только догадываться и предчувствовать, но от него скрыты многие тайны. Здесь должно решить само небо. Всем нам будет хорошо: мне и Марии, тебе с Пульхерией и даже отсутствующему Филиппу, если божество, действительно, избрало Паулу орудием своей воли. Но кто способен видеть во тьме? Впрочем, я могу сказать тебе в утешение, Иоанна, что добросердечный кади и его сотоварищи, арабы, из одной ненависти к векилу, который гораздо умнее и энергичнее их, употребят все усилия…
– Чтобы спасти ее? – перебила вдова Руфинуса.
– Завтра они будут держать совет: следует ли посылать гонца в Медину с просьбой о помиловании, – продолжал Горус Аполлон, неприятно улыбаясь. – Послезавтра в диване возникнет спор о том, кого послать гонцом, и, прежде чем он достигнет Аравии, осужденная будет казнена. Векил Обада действует быстрее своих противников и пользуется неограниченной властью в стране, пока нет правителя Амру. Ходят слухи, что наместник халифа души не чает в сыне мукаукаса, и, пожалуй, узнав, что дамаскинка его невеста…
– Его невеста?
– Она заявила так во всеуслышание перед судьями.
– Паула и Орион! – воскликнула Пульхерия, плача и смеясь от радости.
– Да, да, – отвечал старик, – ты имеешь полное основание радоваться этому, милая девочка. Ах вы, добрые души! Послушайте лучше опытного старика и благословите судьбу, если гонец кади не доберется до своей цели! Но ведь вы не хотите слышать ни о чем, что напоминает оракула, и нам лучше переменить разговор.
– Нет, нет! – взмолилась Иоанна. – Разве мы можем думать о чем-нибудь другом, кроме Паулы и ее ужасной участи? О Горус, я просто не узнаю тебя! Что сделала тебе эта бедная, гонимая судьбой девушка, это прекрасное, любящее существо? Кроме того, судьи, приговорившие Паулу к смерти, пожалуй, станут доискиваться, куда девался мой Руфинус, и в какой степени мы сами…