Невеста Соболя
Шрифт:
В отеле тепло, но внутри меня знобит, как будто я долгое время пробыла на морозе и мне отчаянно хочется согреться.
Из головы не лезет наш со Славой разговор, и как бы я ни старалась абстрагироваться, ничего не выходит. Его обвинения стоят в ушах, как колокольный звон, раз за разом, ударяя по черепной коробке.
«Ты мне скажи, это ты так учишься, называется?».
«Ты бы ещё голая сфоткалась и на всеобщее обозрение выставила! Короче, аватарку надо сменить!»
«Не слишком ли он для тебя староват?»
Прошло девять лет и ничего не изменилось. Он всегда будет смотреть на меня, как на ребёнка. Вот и сегодня отчитывал, как маленькую девочку. А фраза о том, что Макс для меня слишком взрослый особенно сильно обжигает сердце.
Что это значит, Саша? Что Слава и нашу с ним разницу в возрасте считает огромной бездной.
Машинально тянусь рукой к вороту водолазки и вытягиваю спрятанный под ней миниатюрный серебряный кулон на длинной цепочке, зажимая его в ладони. Я всегда так делаю, когда становится особенно погано.
Он самый простой на вид. Обыкновенный. Просто два крылышка, соединённые вместе. Десять лет назад такие кулончики продавались в России на каждом шагу. На каждом из них сзади есть гравировка с какой-то фразой на английском. На моём написано: Far longer than forever. Дольше, чем вечность.
Я уже десять лет ношу на себе эту, на вид обыкновенную безделушку, которая для меня имеет очень большое значение.
Ведь, по сути, так оно и бывает, что самую большую ценность для нас несут совершенно простые, казалось бы, вещи.
Потому что всё самое важное скрыто внутри. Это то, что не увидишь с первого взгляда.
Слава мне его подарил. Этот кулон. Когда погибли наши с Пашей родители.
Мне тогда десять лет было. Я не знаю, зависит ли степень горя от возраста. Переживают ли взрослые потерю родителей легче чем маленькие дети, или боль не имеет к дате рождения никакого отношения. Но я была абсолютно раздавлена.
Я всегда была папиной дочкой. И с мамой мы были близки. Они с нами очень много времени проводили. И со мной, и с Пашей. И много разговаривали.
Сейчас я особенно остро это чувствую. Как важно людям друг с другом говорить. Как важно им друг друга не только слушать, но и слышать.
А когда мама с папой погибли, говорить стало не с кем. И слушать тоже некого.
Паша тогда был очень занят. Вся организация похорон легла на его плечи. Погребение, поминки. Да и потом свободного времени было мало. Мне не в чем брата упрекнуть. Он пахал за двоих, чтобы меня обеспечить. В Америку отправил, дал хорошее образование. Мой брат — это моя скала. Так всегда будет.
Но на тот момент рядом со мной был Слава.
Он Паше очень помогал в тот период. И с деньгами и морально. В школу меня отводил и забирал. Уроки со мной учил.
А самое главное, делал то, чего мне тогда так сильно не хватало.
Он со мной разговаривал.
Не знаю, мне сложно сейчас анализировать. Но, наверно, тогда-то я в него и влюбилась.
Не могу с точностью сказать, в какой именно день это произошло. Но окончательно осознала я это в тот момент, когда Слава подарил мне этот кулон.
Это было на сорок дней. Все сидели за столом, а я не хотела. Для меня невыносимы были эти ритуальные застолья. Это как будто проживать их смерть заново.
Поэтому я пряталась в комнате родителей. Достала из шкафа папину рубашку. Надела на себя. Она всё ещё пахла его одеколоном. Легла в родительскую кровать, закрыла глаза и просто вдыхала папин запах.
— Ты чего здесь делаешь, Санёк? — открыла глаза, когда почувствовала на своём плече Славину руку. — Может вниз спустишься?
— Я не хочу, Слав. Там тяжело. Мне здесь легче.
— Тогда и я с тобой посижу.
— Слав, скажи. Есть жизнь после смерти?
— Есть Саша, — ответил так серьёзно, как будто знал это наверняка. Не мешкал ни секунды. — Мы живём, пока нас помнят и любят.
Взял меня за руку и, потянув на себя, вложил мне в ладонь этот кулон.
— Дольше, чем вечность, — прошептал, сжимая мою руку в своей. — Вот так нужно любить, Санёк.
Так я и люблю. Всё это время.
Возможно, если отдать мою историю на анализ психотерапевта, он поставит мне какой-нибудь замысловатый диагноз. Маленькая девочка потянулась к тому, кто её пожалел.
Возможно, так оно и есть. Но сути это не меняет.
Думала в Америке что-то изменится. Что, за тысячи километров от него все чувства как-то постепенно сойдут на нет. И этот дурман, который неизменно царил в моей голове, когда Слава был рядом, постепенно рассеется. Все лишние эмоции отслоятся, как шелуха от лука. Но чуда так и не произошло.
Хоть я и убеждала себя упорно, что стало легче. Жила своей жизнью. Училась, общалась с друзьями. Потому что так надо, так правильно. Потому что, конечно, став старше поняла, что никаких отношений у нас со Славой быть не может. Для него я — младшая сестра его лучшего друга. Маленькая девочка, которую он пожалел, когда ей было плохо.
И для него это всегда будет так. Это нормально. Те, кого мы привыкли считать детьми для нас никогда не вырастают.
Я смирилась с этим. Приняла этот факт. И просто жила дальше.
Намеренно минимизировала наше со Славой общение, пока жила в Америке. Мы всё равно периодически разговаривали, конечно. Передавали друг другу приветы через Пашу. Но видеозвонки я обходила стороной.
В какой-то момент мне даже стало казаться, что отпускает. Вот только личная жизнь по-прежнему никак не складывалась. Конечно, у меня были парни за это время. Но все отношения были не серьёзными и продлились не долго.