Невеста Субботы

Коути Екатерина

Олимпия посылает мне мрачный взгляд через весь стол. В ее глазах — неприкрытая ненависть ко всем формам жизни и в особенности к младшим сестрам.

— Шесть так шесть, — соглашается Дезире.

— Нет, мы с тобой дома останемся, — говорю я, принимая от Нэнси тарелку с десертом. Ко мне оборачиваются все головы.

— Так сказала тетя Иветт. На нас с Дезире у нее какие-то свои планы.

И тут же чувствую, как Ди наступает мне на ногу каблуком-рюмочкой.

«Джулиан сделал предложение? — всем своим видом допытывается сестра. — Уже?»

Откуда же ей

знать, что Джулиана мы больше не увидим, да и Марселя тоже. А если увидим, Марсель будет зубоскалить над ней, как над мисс Диной, негритянкой из того водевиля. Уж тетя Иветт расстарается. Если Ди заартачится, тетя покажет Марселю письмо да и от себя кое-что присовокупит.

Письмо…

Рулет застревает у меня в горле, точно кусок сухой губки.

Письмо от мамы!

А что, если оно все еще лежит в той вазе? Вдруг тетя не успела его перепрятать? Тогда я могу завладеть им, и одной уликой станет меньше.

Да, тетя может выставить нас из дому, но доказать, что Ди — дочь рабыни, у нее не получится. Англичане дотошны. Без бумажки не поверят. А если она сделает запрос… что ж, корреспонденция идет медленно. Как минимум две недели до Нового Орлеана, а в нашу глушь и того дольше. На берег тюки с письмами спускают на длинных шестах с проплывающего мимо парохода, и ловят их те, кто окажется поблизости. Белые, негры, на кого попадешь. А что с письмами дальше случается, один Господь ведает. Когда доходят, когда нет. Кто-то их вообще на самокрутки пускает.

Стоит потянуть время, и мы спасены. К тому моменту, как Иветт раздобудет еще одно доказательство, я, может статься, уже буду повенчана.

Допиваю чай и вскакиваю прежде, чем Нэнси успевает отодвинуть мой стул.

— Я к себе. Что-то мне дурно.

— Помочь тебе с корсетом? — спрашивает Ди, тоже приподнимаясь, но я давлю на спинку ее стула.

— Сиди, сиди. Сама управлюсь.

— Ты рулет не доела. В следующий раз так много не бери, — прощается со мной Олимпия.

— Добрых снов, милая Флоранс! — прощается со мной Мари.

Августы в вестибюле не видно. Наверное, спустилась в кухню, ужинать копченой пикшей и судачить с кухаркой. Что есть духу взбегаю по лестнице, точно кошка, в которую запустили сапогом, и заскакиваю на третий этаж.

Тетина комната — слева. Дверь приоткрыта. Проскальзываю в спальню, осторожно придерживая юбки, чтобы ничего не задеть. Темно, как на дне колодца, приходится двигаться ощупью и по памяти. Упираюсь животом в столешницу. Руки осторожно, дюйм за дюймом, скользят по столу. Здесь столько всего, что можно перевернуть — чернильницы, баночки с песком для посыпания писем, серебряное пресс-папье. Если нашумлю и меня застанут с поличным… о, тогда к репутации лгуньи прибавится клеймо воровки!

Наконец пальцы нащупывают ребристую поверхность вазы. Запускаю в нее руку — о, чудо из чудес! Письмо еще там!

Напряжение моментально отпускает меня, и я едва не теряю равновесие. Натянутые до скрипа, до последнего предела нервы обвисают, как струны разбитой скрипки. На обратную дорогу уходит больше времени, ведь я запинаюсь и едва не падаю. Ноги меня

не держат. Но главное, что я победила — письмо у меня в кармане.

Оставляю в двери щель на два пальца — кажется, так оно и было — и спешу к лестнице, но шарахаюсь в сторону. Кто-то поднимается наверх. Топ-топ. Гулкий мрамор превращает легкий девичий шаг в тяжелую поступь Командора. Охваченная паникой, мечусь по коридору. Мое присуствие на третьем этаже в любом случае выглядит подозрительно. Нечего мне тут делать. Наконец, за неимением другого укрытия, юркаю в кладовку для белья, что зажата между уборной и спальней Олимпии. Едва втискиваюсь между полок с бельем. Замираю в спертой, зернистой от крахмала тьме. Долго ли мне так сидеть? Вдруг не удержусь и чихну? Сложенные стопками простыни чихать не умеют.

Справа от меня хлопает дверь в уборную. Готовлюсь услышать звуки, кои обычно сопровождают подобного рода вылазки, но то, что происходит дальше, сбивает меня с толку. Через стену раздаются утробные хрипы, бульканье и звук спускаемой воды. Похоже, кого-то тошнит. Рулет сегодня и вправду был нехорош, но не до такой же степени.

Скрип двери возвещает мою свободу. Выждав с минуту, я высовываюсь из убежища, боязливо, словно черепаха, готовая сразу же втянуть голову в панцирь, если окружающий мир не оправдает ее ожиданий.

Никого.

Наверх я поднимаюсь по черной лестнице, благо она как раз напротив кладовой. Но едва лишь подхожу к детской, как в коридоре появляется Дезире.

— Ну и видок у тебя, Фло! — замечает сестра, проходя за мной в комнату. — Все в порядке?

— Разумеется.

— Точно? С тобой же… ну… ничего не приключалось в последнее время?

— Нет, — говорю я и, кажется, только сейчас осознаю, что за все это время я ни разу не видела бабочек. За исключением того розыгрыша, но он не считается. У той бабочки не было острого хоботка.

— Слава Пресвятой! — всплескивает руками Ди и хлопает себя по бедрам, как негритянки на плантации. — Значит, ты была права. Это не их земля.

Я слабо улыбаюсь.

— Не их.

— Ну, а что насчет завтра? К тебе посватался мсье Эверетт? Расскажи мне все!

Заливаясь смехом, она то обнимает меня, то щекочет и тормошит, надеясь вытряхнуть из меня ответ. Сначала я молча отбиваюсь, потом тоже хихикаю и наконец смеюсь без удержу, хватаясь за столбики кровати, сгибаясь поперек себя. Видел бы меня Джулиан, сразу отвез бы в Бедлам. Форменная истерика. Но события сегодняшнего дня так меня измотали, что в смехе я нахожу то облегчение, какое обычно приносят слезы.

Во время одного из содроганий, от которых мое тело выгибается настолько, насколько вообще позволяет корсет, из кармана вылетает сложенное вчетверо письмо. И падает под ноги Дезире.

— Ага, а тут у нас что?

Я тянусь к письму, но Ди куда проворнее. Подхватив бумажку и шелестя ею в воздухе, сестра скользит назад. Шаг, другой. Мысок башмачка рисует дуги на паркете.

— Ди, отдай!

Снова бросаюсь вперед, но сестра с легкостью огибает меня, словно делает па, и еще выше задирает руку.