Невезучие

Устименко Татьяна Ивановна

«Эх, маркграфство маловато, разгуляться мне негде!» – любила говаривать Элейн, с хозяйским видом алчно обозревая окрестности замка Сольен. Граф Эйсен выслушивал амбициозную жену и недовольно хмурился. О нет, он отнюдь не являлся слабым, безвольным подкаблучником, давно уже раскусив, какие честолюбивые замыслы обуревают его нахрапистую супругу. Красавица рвалась к власти, готовая при необходимости пройти и по головам, и даже по трупам. Благородный Эдмунд не учел одного – когда-нибудь она отважится перешагнуть и через его собственный труп. А некоторое время назад, после того как Зорган вступил в пору половой зрелости, у владыки зародились определенные подозрения – слишком страшные и невероятные для того, чтобы уверовать в них немедленно. Элейн и Зорган… Но ведь он же ее сын! Да, маркграфиня потрясающе хороша собой, да к тому же выглядит младшей сестрой своей дочери Иллы,

но все равно – все фибры аристократичной души графа Эйсена брезгливо восставали, отказываясь верить в возможность подобных противоестественных отношений! Эдмунд установил слежку, кропотливо собирая малейшие доказательства кровосмесительной связи своей жены, долгие месяцы упрямо отвергая очевидные факты и признаки. Слишком долгие месяцы… Но ведь истина такова – что на своей груди пригреешь, то всю жизнь шипеть и будет! Гадюка по имени Элейн шипела-шипела, да и укусила совершенно неожиданно… Эдмунд погиб бесславной смертью, к счастью, сумев и из гроба отомстить коварной гадине. Однако он не понимал, какой ужасающий клубок змей расшевелило его завещание, поставив Вольдемара перед необходимостью противостоять хитроумным врагам, умело скрывающимся под маской любящих родственников. Отныне наследник, отличающийся крайней мягкостью характера и широтой совершенно не воспринимающей зла души, оказался обречен последовать за отцом. К тому же Вольдемар давно уже прославился своим легендарным невезением, слухи о котором облетели даже самые отдаленные уголки весьма обширного маркграфства.

Появившись на свет пятью годами раньше кузена, виконт Зорган с отрочества усиленно третировал и унижал чрезвычайно щепетильного Вольдемара, называя его ущербным толстым мутантом, опозорившим правящий род Эйсена. Сын маркграфа Эдмунда и правда обладал столь тихим и скромным нравом, что никогда не участвовал в шумных мальчишеских играх и, по саркастичному определению Зоргана, «родился настолько стеснительным, что до четырнадцати лет боялся посмотреть, мальчик оно или девочка». Но к шестнадцати годам Вольдемар вытянулся и замечательно постройнел, а к восемнадцати и вообще расцвел удивительно, восхищая окружающих своей смугло-золотистой кожей, каштановыми кудрями и добрым взглядом янтарно-коричневых глаз. Убедившись в превосходящей красоте кузена, Зорган возненавидел его во сто крат сильнее, поклявшись любым способом рано или поздно извести ненавистного конкурента, устранив его со своего пути к ступеням дядюшкиного трона.

Они и внешне отличались весьма сильно – Зорган и Вольдемар, ничуть не походя на близких родственников. Оба высокие, но жгучий брюнет Зорган оказался куда как шире в плечах, мускулистее и коренастее. Особенно обращали на себя внимание его худощавое лицо с впалыми щеками и загнутым крючком носом, черные угли глаз да роскошная копна вороных волос, спускающихся ниже лопаток. Неукротимость вспыльчивого нрава виконта вошла в поговорку, сильно сократив число желающих не только стать его друзьями, но и просто случайно встретиться на узкой городской улице. Виконт Эйсен неплохо владел рапирой, но еще лучше он умел строить козни и заговоры, достигнув на этом нелицеприятном поприще беспримерных высот. Зоргана откровенно не любили и неприкрыто побаивались. Он слыл нелюдимым и злопамятным, грубым и жестоким, на самом деле являясь кем-то куда более худшим – настоящим злодеем и законченным мерзавцем, утратившим малейшее представление о чести, совести и порядочности. Таков был Зорган. Как эмпир он представлял собой довольного опасного противника, обладая возможностями заметно превышающими средний уровень, но предпочитая до нужного момента скрывать истинный потенциал своих сил и ограничиваться кратковременным воздействием на разум человека, приводящим к сильным головным болям без заметного ущерба здоровью жертвы. Подпитываться чужой жизненной энергией он тоже умел довольно хорошо, но прятал и эти навыки – чаще всего считая достаточным лишь портить настроение и насылать кратковременный неприятный морок. Впрочем, подавляющее большинство прочих эйсенских эмпиров обладали намного более скромными ментальными ресурсами. Но вот Вольдемар разительно выделялся на фоне всех остальных своих соотечественников.

В отличие от своего отца, всесильного маркграфа Эдмунда, молодой наследник не умел выкачивать из человека все жизненные соки, за считанные мгновения превращая цветущего взрослого мужчину в ссохшуюся седую мумию или доводя его до безумия и самоубийства. Достигнув четырнадцати лет и научившись управлять своими возможностями, Вольдемар заметно обогнал отца по степени эмоционального воздействия, но он манипулировал не положительными, а только негативными энергетическими потоками, забирая из разума людей горести, уныние и заботы. Находясь рядом с ним, печальные – веселели, больные – здоровели, отчаявшиеся – обретали уверенность в себе. В присутствии молодого наследника жизнь немедленно начинала играть тысячей ярких красок, становясь чрезвычайно приятной и увлекательной. Вокруг него всегда пели птицы, улыбались младенцы и смеялись девушки, хромые пускались в пляс, и даже само солнце, кажется, начинало светить жарче и приветливее. Надо ли говорить, что Вольдемара обожало все маркграфство. Ненавидели же его только двое – графиня Элейн и ее сын Зорган.

Они встретились за ужином. Илла сослалась на мучительный приступ некстати разыгравшейся мигрени, а скорбящий по отцу Вольдемар молился над его гробом, выставленном в парадной зале замка Сольен. Поэтому припозднившуюся трапезу сервировали всего на две персоны, поставив серебряные столовые приборы на противоположных концах длинного дубового стола, застеленного хрустко накрахмаленной скатертью. Любой посторонний человек, попади он в этот красивый покой, элегантно декорированный поставцами со старинной посудой, не заметил бы ничего подозрительного. Он увидел бы мужчину и женщину, церемонно разделенных по крайней мере доброй парой метров заставленного блюдами стола, вкушающих изысканные яства с безукоризненной сосредоточенностью, присущей обладателям хороших манер. Графиня Элейн погрузила вилку в блюдо с маринованной спаржей и аккуратно наколола один стебелек, так и не поднимая глаз на сына, сидящего напротив нее. Зорган занимался тем, что старательно разрезал бифштекс на ровные, идеально квадратные кусочки. На первый взгляд каждый из них интересовался исключительно содержимым своей тарелки, не обращая ни малейшего внимания не только на что-то вокруг, но даже на другого. Но на самом деле все обстояло иначе.

Эмпиры не нуждаются в звуковом общении, нередко подменяя его общением телепатическим. При необходимости они способны ставить ментальные блокады, отсекая нежеланного собеседника и предотвращая его проникновение в свой мозг. Точно так же они способны и временно отключать воздействие своей силы, становясь существами, ничем не отличающимися от обычных людей. Вот и сейчас между двумя сидящими за столом эмпирами шла эмоциональная, хоть и не заметная для чужого глаза беседа.

«Люблю!» – мысленно воскликнула Элейн, педантично расправляя расстеленную на коленях салфетку. Меланхоличное, немного печальное выражение лица прекрасной вдовы нисколько не вязалось с бурным накалом ее телепатического посыла.

Зорган, никогда не называвший графиню матерью, ответил короткой самодовольной улыбкой, не дрогнувшей рукой продолжая наливать вино в высокий хрустальный фужер.

Графиня спокойно разломила кусочек хлеба.

«Все пропало! – отчаянно просигнализировала она, невозмутимо запуская ложечку в баночку с белой горчицей. – Через несколько дней после похорон Вольдемар вступит в права наследования. А первым указом, что он подпишет, станет эдикт о нашем изгнании из столицы…»

«Не вступит и не подпишет», – успокаивающе прищурился Зорган.

«О, я не переживу прозябания в каком-нибудь захолустье вроде деревушки Ренби… – драматично продолжила графиня и, не имея возможности заломить руки, изо всех сил вонзила нож в перепелиную тушку. – Я создана для роскоши, балов и всеобщего преклонения!»

«Ты получишь все, что захочешь! – твердо посулил виконт, продолжая как ни в чем не бывало с аппетитом поедать отлично прожаренное мясо. – Ты подала мне занятную мысль, дорогая. Я слышал, что в этом самом Ренби проживает молодая начинающая ведьмочка, уже успевшая прославиться несколькими нелепыми пророчествами. Думаю, она замечательно впишется в мой оригинальный план…»

«Ты так умен, дорогой! – восхитилась Элейн, грациозно орудуя крючком для омаров. – Что ты задумал?»

«Увидишь! – лукаво усмехнулся Зорган. – Поверь, талант заговорщика заключается в умении обращать на пользу себе даже самые неблагоприятные и заведомо проигрышные обстоятельства. Это злополучное завещание может стать нашим наиглавнейшим козырем, конечно, при условии что мы правильно поведем свою партию и не спасуем в экстремальной ситуации!»

– Игристого! – вслух потребовала Элейн, всецело доверявшая удивительным способностям интригана-сына и привыкшая слушаться его безоговорочно.

И нужно отдать должное Зоргану, он еще ни разу не провалил ни одной тщательно спланированной операции, начиная с незаметного обворовывания государственной казны и заканчивая бесследным устранением неугодных им дворян. По части плетения злодейских замыслов он действительно не имел равных, нисколько не гнушаясь наиболее мерзких и отвратительных методов. Вот и теперь, убедившись в том, что виконт способен найти выход из тупика, в который они оказались загнанными, графиня повеселела и пришла в хорошее расположение духа. Она подозвала слугу и приказала принести бутылку игристого вина.