Невезучий Альфонс (Рассказы)

Конецкий Виктор Викторович

Беззлобно и благожелательно подумав так, он нашел свободное местечко в уголке под стендом с заголовком "О вреде самолечения" и засел, отирая пот с лысины, - в стрессовые моменты он иногда потел обильно. Ничего в этом хорошего, конечно, не было, ибо приходилось тратить валюту в инпортах на противопотные жидкости. Кроме того, из массы специальных инструкций, в том числе и "О поведении в спасательной шлюпке", Фома Фомич знал вред потоотделения (с потом уходит из организма соль, и вот именно из-за обессоливания люди и отдают концы, а вовсе даже и не от жажды).

Когда Фома Фомич обильно потел, то невольно вспоминал

эту инструкцию и испытывал сожаление по той соли, с которой расставался.

– По вопросу потливости, папаша, в пятый каби-нет, - хрипловато сказала Фоме Фомичу девица, которая сидела рядом. Ее бесстыдные коленки он, ясное дело, видел отлично, но глаз на девицу не поднимал - еще не до конца оклемался в мире эстетики. А тут уж пришлось поднять. Рожа у девицы оказалась такой же бесстыжей, как и коленки. По роже тянулся от уголка левого глаза до середины щеки шрам. Шрам, ясное дело, был заштукатурен всякими пудрами. "Из приблатненных", - сразу засек Фома Фомич.

– Где ж это тебя, пригожая, значить, подпортили?
– ласково поинтересовался он.
– И каким это, значить, перышком?

– А вот, папаша, и не перышкам, - так же хрипло и высокомерно сказала девица, - обыкновенный коготь.

– Ишь ты, - сказал Фома Фомич, - чуть без глаза, значить, не осталась. Коготь-то чистый был аль наманикюренный?

– Разбираешься, папаша, - одобрила знания Фомы Фомича девица и в виде награды поддернула двадцатисантиметровую набедренную повязку к самой, простите, талии. И у Фомы Фомича даже в голове зашумело, как шумит от первой рюмки после длительного сухого периода.

– Не фулигань, - хрипло, но по-отцовски тепло попросил Фома Фомич. Расскажи лучше, как дело было, - и подмигнул по-приятельски.

Девица хохотнула и приспустила пояс стыдливости на пару дюймов.

– Седина в бороду - бес в ребро, - неодобрительно заметила дама, которая сидела напротив в шляпке с вуалью. Вуаль была такая непроницаемая, что напоминала паранджу.

– Лысина в голову - бес в ребро!
– строго поправила девица завуалированную даму, самим тоном давая понять, что их разговор с Фомой Фомичом их личное дело и она не допустит непосвященных в круг их интима.

"Ну, лысина у меня еще не стопроцентная, - подумал Фома Фомич, - а корни еще такие ядреные, что мне бы вас двух и на один вечер нв хватило, кабы я себя из рук выпустил..."

И это не были пустые мыслительные похвальбы, а абсолютная истина корни у Фомича еще ядрились на полный ход. Но в данный момент он почему-то чувствовал необходимость и пользу держать себя с ободранной когтем девицей этаким папашей. Какой-то инстинкт подсказывал ему такую форму поведения. Этот "какой-то инстинкт" в Фоме Фомиче был звериной силы и спасал его всю жизнь от лишних неприятностей.

Иногда спросит сосед по самолету или по купе: "Вы кто по профессии?" А Фомич вдруг: "Счетоводом я, мил человек, в совхозе". И сам не знает, почему он в данном разе не похвастался и не сказал: "Капитан я, мил человек, дальнего плавания!" И вот потом оказывается, что сосед-то собирался его на какую-нибудь роскошную провокацию дернуть - на очко или преферанс, - а как услышал "счетовод из совхоза", так сразу и пересел к другому пассажиру, который с двумя институтскими значками на пиджаке в талию.

Этот звериной силы инстинкт или внутренний голос опять же роднил Фомича

с Сократом. С той загадочной особенностью великого философа, которая в сократической литературе обозначается термином "демонион" (то есть демон). К демониону Сократ, как и Фомич, имел обыкновение прислушиваться еще с детства, и демонион даже в маловажных случаях удерживал его от неправильных поступков, никогда (что в случае Фомы Фомича Фомичева особенно важно), однако, не склоняя философа к чему-либо совсем уж определенному. В частности, как всем известно, внутренний голос воспрещал Сократу заниматься политической деятельностью. В последнем случае мы опять видим схожесть Фомы Фомича с Сократом, ибо капитану Фомичеву тоже хватало ума не залезать далеко даже в пароходскую политику.

Фома Фомич пошел делать этакого "папашу" именно потому, что сидел в нем сатир, но сидел в глубоком подполье, загнанный в погреб социальными установками и служебным положением. Девица же сильно действовала прелестями - произошло какое-то прямое попадание ее коленок в сатирический центр Фомича - вот инстинкт-то, демонион, и сработал, уберегая от неприятностей.

Ведь за сатирическую приятность мужчине обязательно надо платить неприятностью.

Ободранная когтем подружки девица бесила в Фоме Фомиче беса, но в силу вышеизложенного (и свеженькой гардеробной информации о происхождении косметологов от венерологов) он пошлого беса намертво придавил. Однако коленки и прочие прелести соседки вызвали такое возбуждение, что он вдруг понес ей, как возил через моря-океаны абсолютно все. Даже жирафов. И вот уж кто плюется всегда не ко времени, так это не верблюды, а как раз жирафы. Но еще хуже возить подсолнечные семечки. Вот везли три трюма семечек из Архангельска в Одессу, так экипаж заплевал пароход до такой нетактичной степени, что и не сказать. Не было, нет и не будет больше такого заплеванного парохода нигде и никогда...

– А что самое страшное в плаваниях видели?
– заинтригованная рассказами Фомы Фомича, спросила дама с паранджой.

– Негра он видел, - ответила за него приблатненная девица.
– Негра, с которого шкура слезала, потому что ои в Архангельске на солнце обгорел, ясно? Вот и вам бородавки надо солнцем выводить! Только не в Архангельске, а в тропиках!

– Не груби, дочка, - по-отцовски заметил Фома Фомич.
– Чего на культурных людей бросаешься?

– Привычка, - пожала плечами девица и поправила бретельку на плече под прозрачным маркизетиком.
– И на тебя брошусь, папаша, если себя к культурным относишь. Культурный! На когти погляди! Да они у тебя пленкой, как глаза у дохлой курицы, заросли!

– Что ж, вы от старого морского волка еще и педикюр потребуете? спросила дама из-под вуалетки.

– С такими обгрызенными ногтями человек обязательно кого-нибудь в жизни подсидит! Подсидел кого, морской волк?
– спросила девица.

Фома Фомич подумал, что никого в жизни не подсиживал, а если и подсиживал, то случайно, без черных замыслов. Однако обрывать девицу и злиться на нее не стал.

На почве врожденной рассудительности и жизненного опыта он каждого встречного и так и сяк поворачивал и обязательно обнаруживал самые неожиданные качества: и полезные для него, Фомы Фомича, и неполезные. Потому портить отношения с девицей по пустякам не стал и на пошлый выпад промолчал.