Невезучий Альфонс (Рассказы)

Конецкий Виктор Викторович

– Все будет гутен-морген!
– сказал Фома Фомич и покатил в город.

Вопросы эстетики Фому Фомича никогда в жизни не волновали. И потому само название заведения, куда он ехал - "Институт красоты", - маячило ему всю дорогу как-то странновато, отчужденно и несколько тревожно. И он старался затушевать его радиоприемником, введя на полную мощность "Кармен-сюиту" Родиона Щедрина.

Под "Тореадор! Тореадор, смелее в бой!" Фома Фомич миновал дом с бюстами негров на бульваре Профсоюзов и с облегчением убедился в том, что "Института красоты" рядом нет. Есть обыкновенная "84-я косметическая поликлиника".

А когда в подвальном гардеробе он увидел привычные кумачовые лозунги и соцобязательства: "Выполнить производственно-финансовый

план 1974 года к 25 декабря! И на отдельных участках отделений план двух лет к 17 ноября!" - то и вовсе успокоился (на морском языке "вошел в меридиан").

Выяснилось, что в этом учреждении положено платить наличными и закон о бесплатной медицинской помощи в мире социализма - в мире эстетики уже не действует. "Сколько сдерут?" - полюбопытствовал в уме Фома Фомич, приглядываясь к обстановке, вникая в нее неторопливо, тщательно и осторожно.

В гардеробе-подвале сновало взад-вперед порядочно народу. И не только женщины, чего Фома Фомич тоже по дороге опасался, но и мужчины, и даже военные.

Гардеробщик сидел в пустом гардеробе, скучая и томясь: погода была еще теплая.

Фома Фомич просмотрел указатель помещений, одновременно краем глаза наблюдая гардеробщика.

В первом этаже поликлиники располагались: "Подводный массаж" - нечто профессионально близкое Фоме Фомичу, затем "Кишечные промывания" и "Грязехранилище" - довольно далекие от его опыта заведения. И, чтобы зря не путаться, Фома Фомич пошел к гардеробщику. Он всегда начинал со швейцара, ибо гордыней отнюдь не страдал.

– Значить, в медицине работаем?
– так начал Фома Фомич.
– Из фельдшеров небось? К старости-то фельдшерская работа и не под силу стала, угадал небось?

Гардеробщик, который выше медбрата в психиатрической клинике не поднимался даже в свои звездные часы, сразу оживился. А Фома Фомич еще подмазал его сигаретой "Пелл-мелл". Сам-то не курил, но иногда баловался. И на всякий - такой вот - случай пачечку иностранных сигарет при себе имел.

– Оченно роскошное помещение у вас тута, - намеренно коверкая и те слова, которые он мог бы произнести правильно, продолжал Фома Фомич, восхищенно оглядывая старинную лепку на стенах.

– Особняк купца Родоканаки, турок из Одессы, - объяснил гардеробщик.
– Богато жил. На широкую ногу. В процедурных кабинетах у нас на потолках всевозможные старинные украшения - и с голыми бабами и ангелами.

– А вот люблю людей расспрашивать, - сказал Фома Фомич. И не солгал. Он действительно любил с людьми пообщаться. Даже уголовников всегда старался разговорить, когда сводила его с ними судьба на восточных окраинах страны.

Через пять минут Фома Фомич уже знал: 1) Косметологи происходят из венерологов. 2) Все они женщины, но если профессора, то уже мужчины. 3) Татуировки выжигают электротоком, кусками десять на десять сантиметров, и все это без бюллетня. 4) Когда в операционный день много выжигают пациентов, то даже здесь, в подвале, ужасно воняет жареным человечьим мясом. 5) И даже человечьим жареным жиром воняет, ежели рисунок углубился в кожу глубоко, а пациент толстомясый.

Все эти детали гардеробщик сообщил Фоме Фомичу с бодринкой в голосе, чтобы поддержать дух, помочь новичку решиться на мероприятие. Но результат пока получался противоположный.

– Дома после сеанса голый будешь ходить, - про-должал информацию гардеробщик.
– Так зарастает скорее. И смазываться будешь по живому пятипроцентным раствором марганцовки - самодезинфекция называется. В ей, в марганцовке, кислород заключается, но болеть будет сильно. Сперва-то они тебя заморозят, да и электричество боль убивает, а дома уже прихватит. Температура подскочит - не боле как до тридцати восьми. Пирамидону купи. Четвертинку засади. Но не боле. А через десять дней следующий кусок жахнут. Теперя так. Если у тебя украшения эти очень замечательные, то иди прямо сейчас

в шестой кабинет. Там такая Валентина Адамовна. Она для диссертации самые уникумы в альбом собирает. Ежели твои заинтригуют, так и без очереди пропихнет, а сама наблюдать будет и все такое, но сперва зафотографирует на цветную пленку. У тя цветные картинки или монотонные?

– Монотонные, - слегка крякнув, сказал Фома Фомич.

– Монотонные-то подлые - потому как старинные. А раньше-то, сам знаешь, добротнее делали, на всю глубь. Теперешние цветные вовсе просто выводить. А с монотонными в пятницу летчик-испытатель, герой настоящий, так он не только в обморок брякнулся, но, прости, друг, по секрету скажу: описался!
– восклицательным шепотом закончил информацию гардеробщик.
– Полчаса отмачивали!

Фома Фомич обдумал информацию, слегка шевеля при этом губами и почесывая за ухом. Он, вообще-то, предполагал, что в век космоса и НТР процедура унич-тожения змея-горыныча и русалочки будет проще. То есть настроен он был, как немцы перед блицкригом и "дранг нах остен". И некоторое неприятное неожиданное переживал приблизительно так же, как немцы после разгрома под Москвой. Но духом не упал. И сказал гардеробщику:

– Я очень, значить, извиняюсь, но, кореш мой драгоценный, не описаюсь! Не на того напали. И ты, значить, тут пациентов не запугивай, ты их вдохновлять должон, а ты...

Гардеробщик обиделся и даже растоптал недокуренную "Пелл-мелл".

– Я очень, значить, извиняюсь, - еще раз повторил Фома Фомич, а про себя подумал: "Ну и черт с тобой, ну и обижайся, а за эту... как ее?.. Валентину Адамовну (он имена и отчества всегда хорошо запоминал, если для дела надо)... за эту ценную информацию - спасибо. Теперь курс прямо на шестой кабинет держать надо".

Валентина Адамовна - толстомясая, лет сорока, вся в золотых украшениях и в тапочках на босу ногу, - как только Фома Фомич закатал рубашку на животе, так сразу засуетилась, помолодела лет на десять, зарумянилась даже от возбуждения и восхищения. А когда Фома Фомич совсем обнажился, то... то все организационные вопросы оказались решенными моментально: вне всякой очереди, сегодня же начнут; все, что товарищ где-то и от кого-то слышал про ужасы (Фома Фомич, конечно, на гардеробщика не ссылался: еще тот, значить, и пригодиться может, незачем его закладывать), безобразно преувеличено; конечно, запах неприятный, но она-то сама его всю жизнь нюхает, а ей молоко за вредность не выдают; от жира, действительно, другой запах, но это как раз и хорошо - это как бы сигнал для врача, что пора остановиться (по-морскому "давать полный стоп"); в обморок, действительно, мужчины падают, но это для них типично: а) потому что к боли непривычны, ибо никогда не рожают, а женщины - рожают; б) в обморок падают мужчины не от боли, а те, кто плохо новокаин переносят или вообще уколов боятся (Фому Фомича за морскую жизнь столько кололи от тропических лихорадок, холер, разных чум и тифов, что он хотя и терпеть уколы не мог, но к ним привык); в) кое-где его изображения можно будет и не сплошь выжигать, а только по рисунку, что вовсе не больно; г) через полчаса его покажут невропатологу для консультации и одновременно невропатолог, друг Валентины Адамовны, его сфотографирует, но без головы: все врачи дают клятву Гиппократа и тайны хранят свято.

Медкарту Валентина Адамовна заполнила на Фому Фомича собственноручно. А затем попросила посидеть четверть часика. Но сидеть не у процедурного кабинета, а где-нибудь поблизости: его потом проведут без очереди, но надо так это сделать, чтобы очередь не развопилась.

"Вот вам, значить, голубчики, и гутен-морген, - подумал Фома Фомич, проходя мимо обыкновенных записанных в очередь, имеющих рядовые, пошлые татуировки или не догадавшихся покурить с гардеробщиком в подвале пациентов.
– С черного хода, значить, всегда тактичнее заходить, а вы тут и кукуйте до петухов..."