Невидимка с Фэрриерс-лейн
Шрифт:
– Но даже если так, – она старалась говорить громче, но горло у нее было все еще сдавлено, и получался какой-то писк. – Даже если так, я считаю, что вы не должны чувствовать никаких угрызений совести. Вы ни в чем не виноваты. Его осудили справедливо.
– Но я никому не рассказывала об этой драке, – ответила Кэтлин, переводя взгляд с Кэролайн на Шарлотту и обратно. Лицо у нее побледнело. – Меня об этом никто не спрашивал, а я сама не стала говорить. Как вы думаете, это могло повлиять на исход судебного процесса?
– Нет, – покривила душой Шарлотта. – Совсем
Она лгала сейчас, но в другом. Ей действительно не хотелось делать Кэтлин больно, потому что она узнала ее лучше. Но отчужденное, тонкое лицо Джошуа Филдинга никак не исчезало у нее из мыслей, хотя она старалась представить это лицо искаженным ненавистью, такой сильной, что та позволила ему зарезать человека и затем распять его труп. Это никак ей не удавалось. Хотя ведь он был актер, хорошо владел своим ремеслом, умел передавать страсти других людей, которые сам не чувствовал, и скрывать собственные…
Однако гораздо сильнее ее сомнений и огорчений была жгучая боль за Кэролайн. Рана ее может быть очень глубокой, совсем не соразмерной краткому времени их знакомства. Однако чувства могут возникнуть и в очень короткий срок, а любовь – и вовсе с первого взгляда.
Кэтлин опять заговорила, но Шарлотта не слышала ни одного слова. Конец визита прошел в более легкой атмосфере за приятной беседой. Шарлотта силой заставила себя отвлечься от печальных мыслей и сосредоточиться на разговоре. Кэролайн была способна только молчать, глядя перед собой, время от времени вставляя замечание, когда условности делали это совершенно необходимым.
Когда они прощались, было много улыбок и благодарностей, после чего Шарлотта и Кэролайн вышли на улицу, продуваемую порывистым ветром, отчего юбки прилипали к щиколоткам. На душе у них было мрачно, будто солнце скрылось навсегда.
Глава восьмая
Питт опять вернулся мыслями к Джунипер Стаффорд. То, что он узнал о ней и ее отношениях с Адольфусом Прайсом, заставляло его задуматься о том, стоит ее подозревать или нет. Может быть, нежелание считать ее виновной проистекало из чисто эмоциональных причин. Томас присутствовал при том, как умирал ее муж. Тогда он не верил, что она может быть виновна в его смерти, жалел ее, не сомневаясь в искренности ее горя, и не расслышал в ее рассказе никакой фальшивой ноты.
Повинно ли самолюбие в том, что он не может изменить свое мнение о ней, или же это профессиональный инстинкт? Или какое-то наблюдение, засевшее в его подсознании, убеждает его в искренности ее горя? Очень неприятно думать, что она все-таки может быть виновна. Отвратительная мысль. Возможно, его теперешняя неуверенность объясняется желанием видеть Аарона Годмена невиновным? Это было бы трагедией для всех, за исключением Тамар Маколи. Трагедией реальной, ощутимой; трагедией бесчестья и посрамленной справедливости.
Сейчас Питт стоял у дома Стаффордов. Он поднял дверной молоток и неохотно ударил им в дверь. Занавеси на окнах были еще полуопущены в знак траура и подвязаны лентами черного крепа. Вид у дома был какой-то несчастный.
Дверь отворил лакей с черной повязкой на рукаве и вопросительно глянул на посетителя.
– Прошу извинить, что беспокою миссис Стаффорд, – ответил Питт более уверенным тоном, чем чувствовал себя, – но у меня появились дополнительные вопросы касательно смерти судьи, которые надо обсудить с ней, – и протянул свою карточку. – Вы не узнаете, миссис Стаффорд могла бы принять меня сейчас?
– Да, сэр, – ответил лакей с бесстрастной обязательностью.
Через пять минут Томас уже стоял в холодной утренней комнате, когда туда вошла Джунипер Стаффорд. Она была в черном, но прекрасно сшитом и модном муаровом платье. На шее было ожерелье из гематита, скромно украшенное отдельными жемчужинками, и такие же жемчужные серьги. Глаза смотрели мягко, в них опять забрезжила жизнь. В лицо вернулись легкие краски, кожа разгладилась и посвежела. Питт сначала удивился, но тут же понял, в чем секрет перемен: Ливси прав, она влюблена.
– Доброе утро, мистер Питт, – сказала она, слегка улыбаясь и останавливаясь на пороге. – Какие-нибудь новости?
– Доброе утро, миссис Стаффорд. Сожалею, но прогресс очень незначителен. Поистине, чем больше я узнаю подробностей, тем меньше они позволяют вынести какое-нибудь определенное суждение.
Джунипер вошла в комнату, и инспектор почувствовал слабый ускользающий запах духов, не таких сладких, как лавандовые. Шелковое платье шелестело на ходу, словно ветер в сухих листьях, и напоминало легкий плащ. Если вдова и горевала о Сэмюэле Стаффорде, то над этим чувством преобладало другое, которое возбуждало ее, заставляло кровь быстрее бежать по жилам и окрашивало щеки румянцем. Тем не менее симптомы любви сами по себе вовсе не означали, что она виновата в смерти мужа.
– Не знаю, что я могу вам рассказать полезного. – Джунипер взглянула на него открыто и прямо. – Мне почти ничего не известно о его судебных делах – только то, о чем можно было прочитать в газетах. Он не обсуждал со мной свою работу. – Она улыбалась, глаза были удивленные. – Судьи, знаете ли, вообще никогда не обсуждают ее с домашними. Это считается неэтичным. Вообще сомневаюсь, что какой-либо муж станет обсуждать свои рабочие проблемы с женой.
– Я это знаю, мэм, – согласился Питт, – но женщины очень наблюдательны. Они многое понимают без слов, особенно когда разговор идет о чувствах.
Миссис Стаффорд слегка кивнула в знак согласия.
– Садитесь, пожалуйста, мистер Питт.
Она опустилась первой – грациозно, но немного боком – на высокий стул, и юбка очень естественно опустилась на пол волнообразным полукругом. Искусство быть женственной было так свойственно ей, что она бессознательно принимала самые изящные позы.
Питт сел напротив.
– Буду очень признателен вам, если вы расскажете мне абсолютно все, что помните о том дне, когда умер ваш муж.