Невидимые тени
Шрифт:
– Так то дочери…
– Ну и что. Вы же тоже чья-то дочь.
– Ну, разве что чья-то. Николай Николаевич, я там связку ключей нашла, не ваши ли?
– Где? – Он подходит к столику. – Не мои, но я знаю, чьи. Видите брелок с логотипом? Это Вострецовых, Денис Альбертович работает на фирме, которая выпустила эти брелоки в целях рекламы. Для клиентов – из какого-то сплава, а для сотрудников компании – серебряные. Вот сосед выйдет – отдайте ему. А зажигалка женская, кто-то из дам обронил.
– Все-то вы знаете, Николай Николаевич!
– Я старый уже, многое замечаю. Привык
– Конечно, Николай Николаевич.
– Вам тридцать лет, да?
– Тридцать два… почти тридцать три.
– А какое у вас образование?
Майя вздыхает. Ей совсем не хочется расспросов.
– Школа только. Потом в ПТУ училась на повара.
– И по специальности не работаете?
– Так не берут нигде в нормальных местах. Даже в заводской столовке только судомойкой берут, а я посуду мыть не хочу, и на завод не хочу, там только комнату в общаге дают, да еще просить надо невесть как, и денег – копейки, а здесь сразу дали квартиру, хоть и маленькую, но свою. И заработать можно больше, если не воруешь и стараешься.
– Вы скоро три года у нас работаете, я все смотрю и думаю – вы можете и должны добиться большего. Откуда вы приехали?
– Так сразу и не скажешь. Отовсюду… Мы, детдомовские, кочуем туда, где дают жилье и заработок. Я сюда случайно попала – моя подруга по интернату, с которой мы вместе кочевали, три года назад умерла от рака. А буквально за полгода до ее смерти объявилась Танина тетка, нашла ее через запрос по Интернату – это Татьяна Васильевна. Танин телефон ей дала наша бывшая воспитательница, мы с ней связь держали – она была как родная. Ну вот – тетка искала Танюшку, а когда нашла, та уже болела сильно, приехать сюда не могла. Но они созванивались, общались… А потом Танюшка умерла, и я позвонила Татьяне Васильевне, что, дескать, умерла племянница ее. А она мне и говорит: приезжай сюда, не обижу и помогу, чем смогу. Я и приехала.
– Где умерла ваша подруга?
– В Суходольске, это городок такой, недалеко от Торинска, где интернат наш был.
– Далеко заехали!
– Мы там выросли, а в Суходольске последние два года жили, Танюшка тогда уже сильно болела, я одна работала в столовке кирпичного завода. А потом… Мне ведь идти некуда было – Раиса Павловна, воспитательница наша, тоже умерла – старенькая была уже. Родни у меня никакой, а как Танюшки не стало, так и вовсе… Вот и приехала сюда, а Татьяна Васильевна, спасибо ей, слово сдержала – устроила работать, квартирку мне выделили – да не ведомственную, в которой живешь, пока здесь работаешь, а потом как знаешь. Жилплощадь выделили из городского фонда помощи бездомным – уж не знаю, как она это пробила, – я бы еще поняла, если б для Танюшки, она-то хоть родня, а я никто, а вот поди ж ты, такие люди душевные бывают. Ну, и я теперь здесь. Выучилась на маникюршу, скоро закончу курсы парикмахеров, а потом уж…
– Татьяна Васильевна – это главбух наш, в ЖЭКе?
– Да. А вы с ней знакомы?
– Конечно. Я в этом доме живу тридцать лет. Конечно, я знаком с Татьяной Васильевной. И мужа ее хорошо знаю, работали
Николай Николаевич пошел к своей машине, а Майя снова взяла в руки шланг – вода серебристо блестит на утреннем солнце, лепестки цветов колышутся под падающими холодными каплями. Майя знает, что поливать много не надо, уже не жарко, земля за сутки так сильно, как летом, не сохнет.
Николай Николаевич открывает дверцу машины, а из соседнего двора слышится душераздирающий визг на высокой обморочной ноте. Майя снова кладет на бордюр шланг и смотрит на Николая Николаевича. Он закрывает дверцу и спрашивает у нее:
– Это что такое?
– Не знаю, Николай Николаевич. Там Светка работает, голос вроде бы ее…
Визг переходит в крик:
– Помогите!!!!
Майя, чертыхнувшись, закрывает воду и бежит в соседний двор. Она понимает, что если не сделает этого, будет выглядеть подозрительно, хотя ей совершенно не хочется снова увидеть то, что едва разглядела в утренних сумерках.
Светка, грузная грязноватая тетка лет сорока пяти, орет самозабвенно, не останавливаясь, обхватив голову руками, глаза вытаращены, а рот, в котором не хватает большей части зубов, широко открыт.
– Чего орешь, дура? Детей перепугаешь, спят же!
Майя толкает Светку между лопаток и сильно дергает за руку.
– Там!..
Майя отлично знала, что – там. Она направилась к баку, но Николай Николаевич опередил ее.
– Стойте, Майя. Не надо вам на это смотреть. Идите, работайте.
– А…
– Просто послушайте меня, девочка. Идите, работайте. Не надо вам этого видеть, и замешанной в это быть не советую.
– Как скажете, Николай Николаевич.
Майя уходит, в душе радуясь, что ей не пришлось при свете солнца видеть труп в баке. Нырнув в калитку, она прикрывает ее за собой, словно проводя границу между тем, что происходит там, и своим покоем, и снова включает воду – нужно успеть помыть скамейки, потому что в девять ей надо бежать на другую работу.
– Доброе утро, Майя.
Это Элеонора Петровна, элегантная, очень красивая женщина из первого парадного. Она ездит на синей «Мазде», у нее всегда красивые туфли и блестящие украшения.
– Доброе утро, Элеонора Петровна.
– Там кто-то кричал, или мне послышалось?
– Нет, не послышалось. Это Светка, дворник с соседнего участка, что-то нашла в баке, но Николай Николаевич велел мне не глядеть и отправил обратно. Так что я не знаю, что там такое. А Светка орала, бестолочь, как резаная… всех перепугала небось. Дети спят, опять же…
– Николай Николаевич велел не смотреть? – Элеонора Петровна нахмурилась. – Понятно. Майя, будьте добры, отнесите в бак пакет с мусором, мне просто некогда.
Пакет стоит у заднего колеса «Мазды», Майя поднимает его и несет к бакам. Элеонора Петровна несколько раз отдавала ей совершенно новые, с бирками, вещи – хорошие, дорогие, но по какой-то причине забракованные ее дочерью.
– Элеонора Петровна, я на детской площадке зажигалку нашла…
– Серебряную с гравировкой?
– Да.