Невидимый фронт Второй мировой. Мифы и реальность

Соколов Борис Вадимович

Зато приезжие явно хотели побеседовать со старожилом. Они прекрасно понимали, почему крестьянин осторожничает. Дело происходило в 1959 году. Всего шесть лет назад УПА прекратила вооруженное сопротивление. Жители Западной Украины хорошо помнили и карательные операции советских внутренних войск, и массовые депортации в Сибирь так называемых «пособников». Будешь тут осторожным! Но постепенно братья разговорили старика. Начали с семейных дел, потом перешли на охоту, рыбалку… После второй рюмки крестьянин обмяк, стал поразговорчивее. Поняв, что от него хотят собеседники, поругал украинских националистов-бандеровцев.

«– Говорят,

советские партизаны при немцах тут бывали? – спросил Николай Струтинский.

– Видал их, – отозвался старик. – Они нас, мирных жителей, не трогали. Зато немцев, полицаев, разных предателей не щадили. Сказывали люди, как перед самым фронтом три таких партизана погибло. Все были в немецкой одежде и даже разговор вели по-немецки.

– Как же они погибли и где? – заволновались собеседники.

– Там, за лугом. На Березине – село такое есть. Когда их окружили, один из них гранатой ба-бах! Сам, бедняга, загинул, но и бандитов многих положил.

– Что-то, дедушка, сомнительное говоришь! Не верится, чтобы они сами себя гранатой! – провоцировал на откровенность Жорж.

Старик обиделся и распрощался:

– Молодой ты, да ранний! Не веришь! Кому? Здесь весь крестьянский люд мне верит! А он, видишь ли! Тьфу! Спасибо за гостинец. Пойду!».

В ту пору говорить, что бандеровцы сражались не только с большевиками, но и с немцами, было просто опасно, тем более с теми, кто явно сражался с УПА по разную сторону баррикад. И обиду старика понять можно: «Говорю то, что заказывали, и вы же еще обижаете недоверием!»

Но братья продолжили поиски. В местности южнее города Броды, на которую указал старик, располагались села Гута Пеняцкая, Черница и Боратин. Николай Владимирович утверждает: «Из рассказов жителей Боратина мы узнали о трех „немцах“, которые погибли от рук националистов. Установили: все происходило на сельской окраине, так называемой Березине, под лесом, в доме, где и поныне проживает бригадир полеводческой бригады местного колхоза Степан Голубович. Зашли к нему. Он подтвердил случай, происшедший в его доме в ночь на девятое марта 1944 года.

– Но эти немцы были загадочными людьми, – заметил Голубович.

– Сколько их было? Как одеты? На каком языке разговаривали? Какие у них приметы? Примерный возраст каждого? – забросали мы Голубовича вопросами».

Дальше Николай Струтинский предпочитает не продолжать свой диалог с Голубович, а нарисовать чисто беллетристическую картину, как трое разведчиков подходят к хате, радуясь надвигающейся канонаде. «Там наши! – ликует Кузнецов. – Стоит нам продержаться два-три дня, и они придут сюда! Свои, в серых шинелях!». Голубовичу, однако, троица на всякий случай представилась немцами. Пока Кузнецов и его спутники ужинали, в хату ворвался десяток бандеровцев и скрутили их. Сначала будто бы разведчиков приняли за немцев, но потом вошел старший и признал в пленном офицере Зиберта (и когда, интересно, успел с ним встретиться?). После этого националисты поняли, что перед ними – видный советский агент, и собирались продать его немцам. До этого будто бы один из бандеровцев объяснял Кузнецову: «Мы только у бродячих немцев отнимаем оружие. Мы вас не убиваем. Другое дело – коммунисты! С теми не церемонимся!». Хотя совершенно непонятно, как могли бы бандеровцы отпустить живыми немецкого офицера и солдата, если только что убили стоявшего на часах у хаты, как они считали, немецкого солдата (в действительности – Белова)? Уцелевшие непременно сообщили бы своим о происшествии, а у немцев в этом случае разговор был короткий: расстрелять заложников, сжечь село.

Но тут события приобрели неблагоприятный для Зиберта и его спутников оборот: «Вошел в черном мундире и высокой бараньей папахе главарь. Хищно прищурил глаза. Потом широко открыл их и во все горло гаркнул:

– Так это же он! Точно он! Хлопцы, сюда!

В комнату вбежали секирники.

Главарь в левой руке держал парабеллум, а правой торопливо шарил в нагрудном кармане френча, вытащил бумажку. Взглянув на нее, атаман одним духом выпалил:

– Зиберт! Чтоб меня гром убил – Зиберт!.. Роевой! Ко мне! – не спуская глаз с партизан кликнул главарь. Пригрозил: – За него отвечаешь головой! Сейчас придут Скиба и Сирый. Пусть посмотрят, какая у меня удача! Так за него немцы… Эге-ге-ге!

Главарь скрылся за дверью.

„Теперь, кажется, все!.. – пронеслось в сознании Николая Ивановича. – Остается одно: не даться живым…“».

Поняв, что положение безвыходное, Николай Иванович решил подороже продать свою жизнь. Он дождался, пока в комнату вернулись главари. Попросил закурить, свернул цигарку, наклонился прикурить к керосиновой лампе. Дальше, согласно Струтинскому, произошло следующее: «В комнату зашло еще несколько оуновцев. Один из них, в черной папахе, бросил на Кузнецова волчий взгляд. В тот же миг Кузнецов загасил лампу. Прозвучал его громкий, как набат, мужественный голос: „Сгиньте, проклятые! Мы умрем не на коленях!..“ (непонятно, на каком языке Кузнецов говорил свои предсмертные слова: на немецком, украинском или русском? – Б. С.)

Загремели беспорядочные выстрелы. Вспышки озарили лицо Николая Ивановича. Он стоял во весь рост с гранатой, прижатой к груди. У кровати присел Ян Каминский, а под стенами застыли в ужасе секирники. Раздался оглушительный взрыв. Взметнулось желтое пламя. Истошный вопль раненых наполнил комнату. Поднялась суматоха.

Сквозь выбитое окно выпрыгнул Ян Каминский. Присевший у стенки атаман надрывался:

– Уйдет, подлец! Стреляйте!

– Упал! Айда!

– Куда вас всех понесло! – прогудел старший. – Обыщите этого! Найлите лампу, а пока посветите фонариком. Боже мой, как кричат старшины! Что же он, мерзавец, наделал? Иисусе мой!

Посреди комнаты умирал Кузнецов. На груди и животе зияли раны. Лицо залито кровью, кисть правой руки оторвана… Он отрывисто дышал. Грудь высоко вздымалась. Все реже и реже… Лицо его, спокойное и строгое, застыло навеки.

А вокруг стонали раненые…

Превозмогая боль, Черногора спросил:

– Тот, что в окно выпрыгнул, убит?

– Наповал. Аж возле леса грохнули бисову душу! Вот его полевая сумка.

– Тщательно обыщите и того, что стоял возле хаты. Все, что изымете, сдать мне! Если что утаите, сам расстреляю!».

Перед нами красивая героическая сказка, не более того. Ни по времени, ни по месту обстоятельства гибели Кузнецова, изложенные Струтинским, не совпадают с тем, что мы находим в немецких документах. Зато понятно, почему Николай Владимирович так ухватился за Боратин. В этой местности советских войск в марте 44-го не было. Значит, можно было легко уйти от неприятной версии, что Кузнецов погиб на территории, уже занятой Красной армией. Получалось, что УПА могла довольно свободно чувствовать себя и там.