Невидимый страж
Шрифт:
Улица Браулио Ириарте проходит по северному берегу реки Бастан и соединяется с улицей Хайме Уррутиа двумя мостами. До появления улицы Сантьяго она была главной улицей города. С улицы Сантьяго город начал интенсивно расти вширь. Причиной этого послужило появление шоссе, ведущего из Памплоны во Францию и построенного в начале двадцатого века.
Амайя подошла к площади, ощущая, как порывы ветра проникают даже в складки ее теплого шарфа. Площадь была ярко освещена, но, вне всякого сомнения, утратила то очарование, которое наверняка отличало ее в прошлом веке, когда она, прежде всего, использовалась для игры в пелоту. Она подошла к ратуше, благородному зданию конца семнадцатого века, на возведение которого у местного каменотеса, знаменитого Хуана де Аросамены, ушло два года. На фасаде красовался неизменный герб, похожий на шахматную доску, с надписью, гласившей «Долина и университет Бастана». Перед
Она вытащила руку из кармана и почти благоговейно коснулась камня, ощущая, как ледяной холод тут же пронизал ее пальцы и ладонь. Амайя попыталась представить себе, какой была эта площадь в конце семнадцатого века, когда лашоа была основной разновидностью пелоты в Стране Басков. Две команды, по четыре человека в каждой, сходились лицом к лицу, как во время игры в теннис, только площадки команд не были отделены друг от друга сеткой. Пелотари пользовались рукавицей, или лашоа, для того, чтобы перебрасываться пелотой. В девятнадцатом веке в лашоа играли все реже, потому что появились новые разновидности баскской пелоты. И все же Амайя помнила, как отец рассказывал ей о том, что один из ее дедушек был большим поклонником этой игры. Дед, искусный перчаточник, прославился благодаря качеству своих изделий, которые он шил из собственноручно выделанной и выдубленной кожи.
Это был ее город, место, в котором она прожила большую часть своей жизни. Он был частью ее существа подобно генетическому признаку. Сюда она возвращалась, погружаясь в сон, за исключением тех случаев, когда ей снились мертвецы, убийцы и самоубийцы, самым отвратительным образом смешивающиеся в ее жутких сновидениях. Но когда ее не преследовали кошмары и ее сон был мирным, она всегда возвращалась сюда, на эти улицы и площади, к этим камням. В этот городок, который она всегда мечтала покинуть. Место, в своей любви к которому она даже не была уверена. Место, которого вообще больше не было, потому что, вернувшись в отчий край, она обнаружила, что начинает тосковать по Элисондо своего детства. И, тем не менее, теперь, когда Амайя приехала сюда в полной уверенности, что обнаружит заметные перемены, она столкнулась с тем, что все осталось таким же, как и было. Да, возможно, на улицах появилось чуть больше автомобилей, больше фонарей, банков и палисадников, которые подобно модному макияжу раскрасили лицо Элисондо. Но все это не могло скрыть от нее тот факт, что суть города не изменилась и все осталось прежним.
Она спрашивала себя, работает ли до сих пор кафе Адела или лавка Педро Галарреги на улице Сантьяго, магазины, в которых мать покупала им одежду, к примеру, Белцунеги или Мари Кармен, булочная Бастан, обувной магазин Вирхилио или свалка металлолома Гармендиа на улице Хайме Уррутиа. Она знала, что дело даже не в этих магазинах, которых, как ей казалось, ей будет не хватать, но в чем-то другом, более древнем, с чем она составляла единое целое, что она носила внутри себя и что могло исчезнуть лишь с ее последним вздохом. Это был Элисондо, переживший гибель урожаев в результате обрушившихся на него бедствий, смерти детей от эпидемии коклюша в 1440 году. Элисондо, который населяли люди, вынужденные изменить свои обычаи, чтобы приспособиться к этой враждебно встретившей их земле. Поселок, который вырос рядом с церковью, ставшей точкой отсчета для города и его жителей. Поселок моряков, завербованных Королевской компанией Каракаса для плавания в Венесуэлу. Людей, восстанавливавших свой городок после ужасных разрушений, причиненных вышедшим из берегов Бастаном. В памяти всплыло воспоминание — алтарь, плывущий вниз по улице рядом с трупами коров и коз. И соседи, вызволившие его из пучины и поднимающие алтарь над головами, убежденные, что это может быть только божественным знаком. Во время этого чудовищного наводнения Господь говорит им, что Он не покинул их и что им необходимо держаться. Эти смелые мужчины и женщины всегда устремляли взгляды ввысь в надежде увидеть знамение свыше и в ожидании милости от этих чаще суровых, чем благосклонных к ним небес.
Она вернулась обратно по улице Сантьяго и спустилась на площадь Хавьер Зига, где вышла на мост и остановилась посередине, опершись на парапет, на котором было высечено название моста.
— Муниартеа, — прошептала она, проводя пальцами по шероховатой каменной поверхности.
Она вглядывалась в черную воду и вдыхала свежий минеральный запах, принесенный с вершин гор этой
По ее спине пробежал озноб. Она отдернула руки от холодного каменного парапета и, дрожа всем телом, сунула их в карманы. Снова начался дождь. Амайя бросила последний взгляд на реку и зашагала по направлению к дому.
13
Войдя в прихожую, она услышала голоса Джеймса и Хонана на фоне вездесущего бормотания телевизора. Мужчины беседовали в гостиной тети Энграси, как будто не замечая гама, поднятого шестью старушками, игравшими в покер за столиком под зеленой скатертью. Этот шестиугольный столик, наподобие тех, которые стоят в любом казино, тете Энграси доставили из Бурдеоса, с тем чтобы за ним каждый вечер делали ставки на несколько евро и на свою репутацию. Увидев на пороге продрогшую Амайю, мужчины отошли от игрального стола и подошли к ней. Джеймс поцеловал ее в щеку и, взяв за руку, повел на кухню.
— Хонану необходимо с тобой поговорить. Он уже давно тебя ждет. Я оставлю вас наедине.
Помощник инспектора сделал шаг вперед и протянул ей коричневый конверт.
— Шеф, мы получили отчет из Сарагосы. Я подумал, что вы захотите как можно скорее с ним ознакомиться, — произнес он, обводя взглядом огромную кухню тети Энграси. — Я думал, что таких мест больше не существует.
— И их действительно не существует, можешь мне поверить, — ответила она, извлекая из конверта листок бумаги. — Это… Это какой-то бред. Послушай, Хонан, шерсть, которую мы нашли на трупе, принадлежит кабанам, овцам, лисам и, за неимением точных данных, животному, которое может оказаться медведем, хотя это не окончательный результат. Кроме того, остатки эпителия на шнуре представляют собой… держись… кожу козы.
— Козы?
— Да, Хонан, да, мы имеем дело с каким-то Ноевым Ковчегом. Меня даже удивляет, что они не обнаружили соплей слона и спермы кита…
— Как насчет человеческих следов?
— Там не то что волос, человеческих флюидов не осталось. Как ты думаешь, что скажут наши друзья лесничие, если им это показать?
— Они скажут, что следов гомо сапиенс не осталось, потому что там был не человек, а басахаун.
— Мне кажется, этот парень полный идиот. Как он нам поведал, басахауны считаются миролюбивыми существами, защитниками лесной жизни… Он сам сказал, что басахаун спас ему жизнь. Каким образом это вписывается в подобную теорию?
Хонан смотрел на нее, обдумывая ее слова.
— То, что там был басахаун, не обязательно означает то, что он убивает девочек. Все как раз строго наоборот. Было бы логично предположить, что присутствие хищника оскорбляет и порочит его как защитника леса, делая его причастным к этим убийствам и провоцируя его на ответную агрессию.
Амайя изумленно смотрела на собеседника.
— Логично?.. Ты, кажется, находишь это все забавным? — Хонан улыбнулся. — Не отпирайся, все эти небылицы насчет басахауна приводят тебя в восторг.
— Только та их часть, в которой нет места мертвым девочкам. Но вам, шеф, лучше, чем кому бы-то ни было, известно, что это отнюдь не небылицы. Напомню вам, что я не только полицейский, а еще и археолог, и антрополог…
— И это замечательно. Но объясни мне вот что: почему мне лучше, чем кому бы-то ни было?
— Потому что вы здесь родились и выросли. Не станете же вы утверждать, что вы не впитали в себя эти истории с молоком матери. Это не глупости, а часть культуры и мифологии Страны Басков и Наварры. Также не стоит забывать, что то, что сегодня считается мифологией, некогда представляло собой религию.