Невидимый всадник
Шрифт:
Я была подавлена: выходило, что мы заново изобретали велосипед?
Шумилов пожал плечами:
— В следствии невозможно заново изобретать велосипед: один и тот же факт может быть интерпретирован по-разному. И в конце концов мы не знаем, что известно им, может быть, наши данные повернут ход дела.
Вскоре у нас в камере появился молодой человек в военном, с одной шпалой в петлице.
Имея несерьезную фамилию Котиков, он пытался восполнить этот недостаток преувеличенной солидностью в разговоре и во всей повадке. Но я сразу увидела, что он старше меня разве только года на два. И при всей важности его разговора с Шумиловым косит в мою сторону заинтересованным зеленым глазом.
И все-таки это мы раскрыли загадочное убийство в гостинице «Шато». Мы вышли на Левшина и установили его связи…
А Котиков, который вел дело контрреволюционной организации «Возрождение» и арестовал по этому делу «Левшина», понятия не имел о Крайнове…
— Обвиняемые показания дали, но мне все время не хватает какого-то звена, — признался Котиков. — Должен был быть у них человек для связи: так по всем данным получалось, а они насчет этого молчат…
Еще бы они говорили, раз следствию ничего не известно!
Конечно, я хотела знать, что там происходит дальше, что выяснилось насчет Крайнова, кто расправился с ним… И я не могла скрыть свой интерес от Шумилова. Но, к моему удивлению, он его не разделял. Дело от нас ушло, и все было для него кончено. Почему? Он объяснил мне:
— Как следователям, здесь нам с вами делать нечего: это не наша компетенция. А вы интересуетесь делом из других побуждений…
— Из каких это других? — спросила я, задетая его тоном.
— Вам интересно это просто как житейская история.
— Определенно. А почему бы нет?
— Потому нет, что просто житейские истории не предмет уголовного права.
Так как я молчала, он добавил:
— А вы вообще склонны интересоваться всякими побочными обстоятельствами…
Вероятно, Шумилов был прав: меня часто привлекали вовсе не юридические «казусы», а просто житейские коллизии… Что-то было мне дорого в сложных человеческих связях, которые я старалась сохранить в памяти. Для себя… Зачем? Этого я не знала.
В данном случае мне почему-то показалось, что шумиловские ламентации имели одну цель: помешать мне встретиться с Котиковым — как иначе я могла бы узнать, что дальше?
Но я все же узнала… Это действительно была вполне «житейская» по тем временам история!
Олег Крайнов родился в Краснодаре. Отец его служил в царской армии и пропал без вести в конце первой мировой войны. Мать умерла от тифа. Юноша остался один. Друзья отца устроили его рассыльным в торговую контору.
Перед тем как белые покинули город, Олега вызвали в контрразведку. Пожилой офицер, Илья Салаев, долго говорил с ним, ласково внушал, что он должен «послужить святой России», как служил его отец.
От Олега требовалось только одно: давать у себя дома приют людям, которых будут присылать в «большевистскую Россию» из-за границы. Олег слабо разбирался в политике, перспектива показалась ему романтичной. Он дал письменное обязательство.
Так Олег Крайнов стал пособником разветвленной контрреволюционной организации, имевшей своих эмиссаров во всех крупных городах Украины. Когда положение Крайнова показалось его хозяевам шатким, они перебросили его в наш город, инсценировав самоубийство. Легализацию Крайнова провели по документам Дмитрия Силаева. «Подпирать» их должны были именные часы Ильи Силаева.
Олегу следовало поселиться в гостинице, а затем переехать на подобранную ему квартиру.
Человек, носивший имя Никиты Левшина, был одной из основных фигур в организации, прикрытие он имел крепкое: мастер по счетным машинам. Это давало ему возможность устанавливать связи в самых разных учреждениях. Олега прочили в хозяева явочной квартиры. Как вещный пароль, ему была вручена кнопка с цифрой 4. Но Олег стал уклоняться от встреч, ускользал… Ему перестали верить. Было принято решение: «Убрать Крайнова».
Убийцы получили указание изъять у Крайнова вещный пароль и бумаги, могущие навести на след.
Кнопку с цифрой 4 они не нашли, но в корзине для бумаг отыскали смятое письмо, которое могло подкрепить инсценировку самоубийства…
Мне очень хотелось посмотреть настоящих белогвардейцев, и Котиков меня приглашал… Но Шумилов сказал, что это «совершенно незачем»: мол, моя специальность вовсе иная.
— А как же с повышением уровня политической бдительности? — спросил лукавый Котиков.
— Бдительности у нее и так хватает! — ответил Шумилов невежливо.
По-моему, он просто боялся, чтобы Котиков не сманил меня на свою работу.
Мне это польстило. А с Васей Котиковым мы стали встречаться на катке.
По своему служебному положению я носила оружие: крошечный пистолет заграничного происхождения, системы «Эва». Этому нежному названию я и была обязана тем, что в моем владении оказалась изящная вещица размером не больше моей ладони, с перламутровой насечкой и пятью патронами в обойме. Подарил мне «Эву» судья Наливайко, посчитавший для себя неприличным носить «дамское оружие», да еще с дамским названием.
Да, оружие «Эва» — почти Ева! — совсем не подходило судье Наливайко, детине с коломенскую версту ростом, с буйной шевелюрой, бывшему матросу с Балтики. Он носил тельняшку под кожаной курткой. Маузер в деревянном футляре висел у него на длинном ремне и хлопал по голенищу.
«Эва» досталась ему на операции в каком-то особняке при разгроме белогвардейской организации, в которой играла большую роль одна бывшая графиня. Она, как рассказывал Наливайко, «палила из «Эвы» напропалую».
Название «Эва» звучало не в духе времени. Время было суровое, и слова произносились соответствующие.