Невидимый
Шрифт:
— Ты не должен был так грубо обращаться с ним, он папин брат!
Конечно, это было смешно, но меня это возмутило.
— Ты сам во всем виноват, зачем не закрыл дверь? Прекрасное зрелище не только для него — и Филип мог нас видеть, и Анна или Паржик!
Мне противна была сама мысль о том, что теперь надо утешать ее, объясняться, влезть в медвежью шкуру этакого удрученного и перепуганного добряка мужа. Мне было стыдно. Кати в кухне, вероятно, все отлично слышала.
— И я все платье порвала! Я похожа на огородное пугало! И что тебе в голову взбрело прокрадываться, как вор?!
Я взял шляпу, покачал на руке свою трость с собачьей головой и с достоинством пошел к двери.
— И ты уходишь? — ужаснулась Соня, захлебываясь слезами. — Ты теперь уходишь?..
Я не стал далее слушать.
Вот как — стало быть, и мы в нашем счастливом хайновском семействе можем ссориться! А я-то, дурак, воображал, что в этом доме мне придется скрывать свою хищную швайцаровскую натуру, как волка в плохо зашитой овечьей шкуре! Слава богу, значит, можно время от времени снимать эту шкуру и расправлять члены. Я быстро шагал, сшибая тростью головки одуванчиков и осоки. Солнце стояло уже низко, оно покачивалось в туманных пеленах, красное и пузатое. В пруду у дороги квакали лягушки.
Я не спешил возвращаться. Знал — дома ждет меня ужин в одиночестве, а в постели жена с обвязанной головой, упреки, усталость, снова слезы, снова разбор ссоры, раскаяние и клятвы на будущее — а под конец безрадостные, как труд каторжника, супружеские ласки.
Приехав к обеду на другой день, я нашел Соню в спальне; очень бледная, очень спокойная, она сидела на оттоманке, покусывая мизинец. Была у нее такая некрасивая привычка — кусать мизинец, когда она о чем-нибудь напряженно думает.
— Петя, — тихо заговорила она (на сей раз без сцен и упреков), когда я подошел к ней с немым вопросом во взоре, — Петя, я не знаю, что мне делать. Понимаешь, куда я ни двинусь, всюду тенью тащится за мной дядя. Вот я выходила ненадолго в сад, так мне пришлось держаться возле самого дома, я боялась удалиться из поля зрения Паржика — дядя не спускал с меня глаз. По лестнице я бежала чуть ли не бегом, а он за мной, на цыпочках, огромными скачками, такой страшный, неотступный, он взмахивал руками, как ластами, и сопел… Потом забился в угол за дверью спальни — подстерегал меня… Я спустилась к папе, еще тетя удивилась, — что мне там понадобилось в такое неурочное время. А я просто хотела спрятаться от него. Но он все равно ждал… Повторилось то же, что и наверху. Такая мерзость! Я просто несчастна. И не знаю, что делать.
Голос ее был глухой, усталый.
— Ну, ходит, и пускай себе! — совершенно равнодушно отозвался я. Мне не хотелось разогревать вчерашнюю историю.
— Послушай, — сказала Соня, ничуть не обидевшись на мое безразличие. — Ты видишь, я благоразумна. Не плачу, не злюсь. Будь ко мне добрее. Ты ведь еще не знаешь, в чем суть. Быть может, я плохо объяснила, но по меньшей мере ужасно противно уже одно то, когда за тобой ходит по пятам человек, которого ты не выносишь, но не можешь прогнать. Видел бы ты, какими глазами он на меня смотрит! Как голодный пес. Я этот взгляд прекрасно понимаю. И ты не разубедишь меня! Он не забыл того, что видел вчера. Когда я в третий раз убегала от него по лестнице, у меня закружилась голова, я почти потеряла сознание. Как подумаю, что я и в самом деле могла лишиться чувств! Что бы он со мной сделал, если б я упала? Со мной такого еще никогда не бывало, но теперь я боюсь, что это, того и гляди, случится… Ведь опасность предчувствуешь, правда? А мне было как перед настоящей опасностью. Не смейся надо мной. Тебе легко улыбаться, ты мужчина, и ты сильный. И не думай, что я преувеличиваю. Впрочем, не веришь — спроси Кати, ей тоже не до шуток.
Я задумался. Старался разобраться в бессмысленном хаосе Сониных страхов и выдумок, которыми она опутывала меня. Невидимый прилип к ней. Ничего, отлепится…
— Ну что ж, — отозвался я с неопределенным выражением, — устройся так, чтоб тебе какое-то время не выходить. Это можно сделать. День-другой… Он и забудет.
— Да, я понимаю тебя и хочу послушаться, — порывисто перебила меня Соня, — но подумай, как это угнетает… Сегодня он битых два часа проторчал за дверью. Я словно в осаде… И мне так ужасно было слышать, как он топчется за порогом… Я совсем извелась. Все у меня валилось из рук и было как-то странно не по себе, я не могла удержаться от слез. Ему так хочется проникнуть сюда! Когда мы с Кати открываем дверь, мы сначала хорошенько осматриваемся, но нельзя же без конца ходить по дому с оглядкой! Потом Кати ушла, ей надо было за покупками и в кухню, и я осталась совсем одна. Если бы ты только знал, сердце у меня бешено колотилось, когда я слышала, как он бурчит что-то за дверью, а ведь, кроме этого, в доме не было ни звука! Я боялась дышать… Дверь казалась мне такой тонкой и прозрачной… И будто где- то есть какое-то отверстие, которое я забыла заткнуть. Ты говоришь, он забудет — а если нет? Я не хотела, чтоб ты рассказывал папе. Заупрямилась… Но теперь я согласна на все, что ты решишь. Мне уже совсем все равно, можешь рассказать ему хоть во всех подробностях!
— Что вы на это скажете, Кати? — спросил я, входя в кухню. Я все еще был в шляпе и с тростью.
Кати повернула ко мне свое лицо — лицо фавна.
— Тссс! Тссс! — она приложила палец к губам, усмехнулась, как дьяволенок. — Мы должны быть серьезны! Не смейтесь! Я вот посмеялась, и мне влетело. Теперь делаю вид, будто ужасно близко принимаю к сердцу… Иначе нельзя. Бедненькая Соня, перепугана вконец! Вы бы постарались развлечь ее!
— Кати, — возразил я, — о том, чтобы ее развлечь, должны позаботиться вы, меня ведь целый день нет дома. Да я и не умею так развлекать, как вы.
— Ох, — вздохнула она, — у меня тоже не очень-то получается. Пыталась я внушить Соне, что Невидимый вовсе не стоит того, чтоб его хоть капельку бояться, а она заткнула уши, едва я назвала его имя. Начну говорить о другом — не слушает, сама включает в программу дядюшку… Все время одно и то же: «Кати, слышишь? Он все еще там… Ах, Кати, он будет стоять там до второго пришествия!»
— Соня, — начал я за обедом недовольным тоном, — не сердись, пожалуйста, но с тобой трудно договориться. Сама себе выдумываешь мучения и настраиваешься против всякого, кто хочет избавить тебя от них. Ведь вот если я сейчас скажу, что во всем, о чем ты мне недавно рассказала, нет ничего существенного, что все это по большей части плод твоей фантазии — ты, вероятно, начнешь плакать, будто я развенчиваю какую-то прекрасную твою мечту. Что же мне делать? Поддакивать тебе, вместе с тобой пугаться каждого шороха за дверью? Господи, ну п пусть себе торчит там, если ему это нравится, что тут такого? Даже если он проберется к тебе — он ведь старый, толстый, неуклюжий, Кати всегда с ним справится! Знаешь что? Садись-ка ты после обеда в гостиной с книгой. Читай и не думай ни о каких глупостях. Я договорился с Кати, она не отойдет от тебя ни на шаг. До вечера тебе охрана обеспечена, а там и я приду. Постараюсь вернуться пораньше. Ну, ты довольна?
Она посмотрела на меня с отчаянием во взгляде и не сказала ни слова. Она была вконец разочарована тем, что я не воспользовался ее милостивым разрешением, не созвал семейный совет, не принял бог весть какие торжественные — и ненужные — меры и, следовательно, не выставил себя с ней вместе в смешном виде.
Но вечером, возвращаясь домой, я столкнулся на лестнице с дядюшкой Кириллом. Он сверкнул на меня злым взглядом — видно, вспомнил свое вчерашнее изгнание. Ах ты шельма, — подумал я, — ты у меня хочешь путаться под ногами? Я разозлился. Наверняка опять торчал у наших дверей… В сущности, он — единственная причина моих неприятностей. Он нарушает мой домашний покой. До сих пор я относился к нему довольно терпимо, но теперь терпение мое начало иссякать.
Он тащился за мной по пятам. Я, конечно, не побежал от него, как Соня. Отпирая дверь на нашу половину, я слышал за спиной его неровное дыхание. Так и есть! Он вообразил, что сможет проскользнуть внутрь вместе со мной… Меня охватило веселое злорадство. Ах ты чучело, хочешь и себе кусочек урвать? Я медленно поворачивал ключ, а отперев, отступил в сторону и резко распахнул дверь. Дверь довольно сильно стукнула дядюшку по лбу — он даже зашатался! Схватился за голову обеими руками, а я, торжествуя, вошел к себе, не оглянувшись. Хо-хо, оказывается, есть своп недостатки и у невидимости!