Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
Капудан гладил её по голове, утешат, путая ерусланские слова с басурманскими. Он даже стал учить её басурманской речи, которая оказалась не сложней французской либо итальянской. Ешё старик рассказывал ей чудесные истории о жизни пророка Басура.
До того как стать пророком, Басур промышлял кражею верблюдов, подобно всем добрым людям. Однажды, угнав очередного горбатого скакуна, он уснул в седле и свалился. Но до того, как коснуться песка, Басур совершил в уме длительное путешествие по всему миру и понял, как он устроен и чего надо делать.
До этого озарения соплеменники Басура жили тихо, резались между собой по малейшему поводу и покорно внимали слухам о франкском Кайсаре-быке, который покорил уже почти весь мир и вскоре прибудет в пустыню, чтобы всех обратить в свою веру в себя же.
«Не бывать тому!» — воскликнул Басур, отряхая песок с шальвар, и тотчас же вокруг него собрались сотни сторонников. Басур спел им очень длинную песню, в которой просто и доходчиво рассказываюсь, как из маленького племени сделаться владыками мира. А то до него все песни складывали только про Луну, Солнце и верблюдов.
Поначалу всё шло хорошо и прекрасно, но вдруг обнаружилось, что кроме грозного Франгистана со злым Кайсаром на свете существует ещё и Еруслания, не говоря о прочих землях, населенных чёрными и жёлтыми людьми...
Ещё рассказыват капудан, как замечательно жить у султана в cepaлe. Поначалу Аннушка, обманувшись созвучием, думала, что сераль — это такое басурманское отхожее место. А потом поняла, что это такая огромная женская община с одним-единственным мужем. Каково-то будет делить султана с товарками по счастью? Неужели снова придётся браться за коромысло для борьбы с соперницами? Да ещё есть ли там коромысла? Зачем они там? Песок таскать?
Рассказы капудана вгоняли её в тоску, и Аннушка то и дело отдёргивала занавеску, чтобы посмотреть, где они едут. Но вид из окошка закрывали конские крупы и атласные шальвары янычар. Янычары были молодые, черноусые и белозубые. Иногда они на потеху Аннушке устраивали на долгих привалах скачки, на скаку бросали платок и подхватывали его, мчались, встав на сёдлах и размахивая двумя ятаганами зараз.
Капудан-паша строго следил, чтобы юные его стражи не вздумали разговаривать с пленницей, но он часто засыпал, и тогда все Мамеды и Ахмеды наперебой начинали восхвалять Аннушку, сравнивая её то с кобылицей, то с верблюдицей, а то даже и с розой, над которой они, соловьи, поют свои песни.
Но никому из черноусых и белозубых не пришло в голову наплевать на капудана и султана, выхватить Аннушку из кареты и умчать её на добром скакуне далеко-далеко... И дети у них были бы красивые-красивые, и было бы их много-много...
Таких мыслей девушка стыдилась, поскольку опрометчиво поклялась себе всю жизнь хранить верность погибшему Луке. Но ведь в серале, он же гарем, султан рано или поздно доберётся до неё! И даже скорей рано, чем поздно! Прежние-то жены ему, чай, надоели! Где же тут соблюдёшь верность! Разве что султан — капудану ровесник...
...Однажды леса в окошке кончились и началась степь. Аннушка поняла, что карета миновала ерусланские рубежи.
Если бы бедная девушка поменьше спала и грезила, отравленная дурманом, она бы непременно и ещё давно заметила на дороге странную троицу, состоявшую из простоволосой замарашки в некогда нарядном сарафане, бродячего богодула и маленького арапа. И, возможно, поразилась бы сходству замарашки с собой...
Только она не заметила, потому что старый капудан усыплял её не одним дурманным зельем, но ещё и своими стихами — посвященными, правда, совсем другой девушке из капудановой юности:
Широка нам родная страна,
Нафига,
И в длину непомерно длинна,
Нафига,
Но другой я такой, к сожаленью, не знаю.
А хотелось бы знать — где она,
Нафига?
По Еруслании они ехали без приключений — царская грамота не велела чинить препятствий посланнику и его свите, а разбойники, конечно, с янычарами связываться боялись.
А за пределами Ерусланскими это везение внезапно кончилось. Аннушка сразу это поняла, услыхав боевой клич белозубых Мамедов и Ахмедов:
— Имам баялды!
ГЛАВА 41
Вопреки ожиданиям, никакой мужицкой засады перед выходом из пещеры не было.
— Так вся деревня по вам тризну справляет, — сказал Ничевок. — Даже обо мне не вспомнили — как я там, жив ли, здоров ли, не пожран ли Змеем вместо пищи... Родители называются... Сами посудите, чему они меня выучить могут? Неужели вы меня им вернёте?
— Потребуют — и вернём, — сказал Радищев.
— Да ведь с нашим дедулечкой никто нам дорогу не загородит!
В самом деле, синьор Джанфранко являл собой зрелище не для деревенских глаз.
Глазастую корчагу благородный безглавец держал на сгибе левой руки как рыцарский шлем, но шёл уверенно, размахивая посохом. Лука крепко надеялся, что посох не простой, а волшебный. Окровавленные одежды синьора развевались на утреннем ветру.
— Не будет ли присутствие чародея нарушением договора? — обеспокоился Тиритомба.
— Не-ет, — неуверенно сказал Лука. — Там ведь ясно написано — никакой вооружённой охраны. То есть живых людей. А про безголовых там ничего не написано.
— Вдруг они богодула задержали? — понадеялся Ничевок. — Тогда дедуля голову себе живо наладит! Он у нас такой! Военный!
— Сомнительно, чтобы они его задержали, — вздохнул Лука, вспоминая волос, рассечённый вдоль.
Когда они вошли в деревню, сразу же стало ясно, что богодула не задержали. Да что там богодула — мимо жителей Большой Змеевки сейчас могла пройти целая армия со скрипом обозных телег и бряканьем доспехов.
— С вечера сидят, — определил малец.
Тризну справляли на славу — лучшей себе путники и пожелать не могли. Столы вытащили прямо на улицу. Многие спали под лавками. Синьор Джанфранко ударом посоха смёл с дороги и без того уже разломанные гусли.