Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
Джанфранко да Чертальдо покорно позволил довести себя до лежанки, но и там продолжал нести околесицу:
— Я вице-король Индии! Отдайте мне любимого слона! Говорят, сова была дочерью абрека...
— А всё вирши твои! — злобно бросил атаман поэту. — Они и нормального-то человека могут в безрассудство вогнать...
— Вам, бабам, лишь бы виноватого найти! — парировал поэт.
Странникам пришлось улечься кто где: малорослые Ничевок и Тиритомба устроились на лавках, Лука с богодулом на полу, причём по разные стороны стола.
Мешок с золотом и узел с демонической сумкой Радищев пристроил под голову, обернув лямки мешка вокруг кисти. Хотя куда охотней пошёл бы ночевать на вольный воздух.
«Спи чутко!» — велел он себе — и провалился в сон, как Ничевок в сумку.
ГЛАВА 39
— Но кто бы moг подумать, что в старике столько крови? — севшим голосом спросил себя Лука.
...Пробуждение его, в который уже раз, было ужасным.
Сперва он подумал, что не сходил перед сном на двор по нужде и вот таким образом опозорился как девица.
Но зелёный сарафан был весь в бурых пятнах по подолу.
«Или бабка-колдунья меня обманула, и я теперь девушка во всех подробностях?» — охнул атаман.
Но кровь была не его, и была она на всём: на стенах, на полу, на столе...
А на лежанке покоилось обезглавленное тело маэстро Джанфранко да Чертальдо.
— Тревога! — завопил Радищев и вскочил на ноги.
На него уставились очумелые похмельные рожи Тиритомбы и Ничевока.
Вот брата Амвония нигде не было... И головы чародея тоже нигде не было...
— Неужели достойный богоискатель польстился на посулы Кесаря, предал церковь Ерусланскую и теперь стремится в Рим, чтобы повергнуть кровавую свою добычу к ногам тирана?! — воскликнул поэт и зарыдал.
— Ага! Проспали дедушку, горе-герои! Будет сказано! — заорал Ничевок.
— Но кто же мог знать... — Лука развёл руками в растерянности.
— Ты, девка, дура! — настаивал на своём Ничевок. — И ты, арап, вчерную дурень! Вы дрыхли, а я слышал, как дедушка с монахом по-ненашему ругались! Вот и доругались! Дедушка был хороший, он всю деревню кормил, а меня, малютку, и портками наделил... Вы же мне портков не дали!
Тут и маленького наглеца пробило на плач: надеялся, видно, что одними портками благодеяния колдуна не ограничатся.
А из очей Луки уже давно лилась горькая солёная водичка.
Как порадовался бы покойный Джанфранко, если бы знал, что его будут оплакивать такие невинные и простодушные сердца!
Первым утешился Ничевок. Одним рукавом он отёр скупые слезы, другим — щедрые сопли.
— Труп трупом, да жить-то надо! — провозгласил он.
Видимо, мальчик по нечаянности и случайности произнёс какую-то чародейную формулу: тело Джанфранко да Чертальдо поднялось с лежанки, свесило тощие ноги вниз, а потом и выпрямилось.
Лука, мальчик и арап оцепенели.
Тело чародея ощупало руками место, где была голова, и в отчаянии затопало ногами и затрясло сжатыми кулаками. Но потом успокоилось и подошло к столу.
— Видимо, мудрец потому и мудрец, что думает не только мозгами, но и всем остальным! — нарушил молчание Тиритомба.
И был он глубоко прав.
Безголовый Джанфранко взял со стола корчажку из-под вина, перевернул её и поставил перед собой. Потом погрузил палец в багровую подсыхающую лужу на столе и кровью начертал на корчаге глаза и уши.
— Рот и нос добавь! — посоветовал Ничевок. Джанфранко покрутил пальцем возле правого нарисованного глаза и надел корчагу на остаток шеи. После чего повернулся всем телом к поражённой троице и погрозил ей кулаком.
— Прости нас, безголовых му... — сказал атаман и осёкся.
— Но кто же мог знать? — Тиритомба поторопился замять атаманову бестактность. — Кто же мог знать, что преступный монах — соглядатай Римского Кесаря? Он же и нас во сне сумел бы перерезать...
Безголовый жестами дал понять, что так было бы ещё и лучше для всех.
— Дедушка, — жалобно сказал атаман, из очей которого продолжали струиться по ланитам слёзы, — а как же мы теперь спасём мир и уничтожим Кесаря? Мы невежественны, слабы, особенно я...
Тело мудреца, не вставая с лавки, нашарило на полке кусок пергамента. На пергаменте были чертежи какой-то хитрой машины с птичьими крыльями. Омоченный кровью палеи забегал поверх рисунков.
— Ищите ключ, — перевёл Лука. — И дверь, которую он открывает. А где же та дверь, синьор Джанфранко? Ага. В замке... Ин туррис... Чей же замок? Церулеус Барба? Синяя Борода! Разве бывает синяя борода? А где он? Ин Галлия? Да мы из Еруслании никак выбраться не можем...
Безголовый обхватил корчагу руками — дескать, с кем я связался?
— Не кручинься, не скорби, о великий обезглавленный старец! — воскликнул вдохновенный поэт. — Мы отомстим за тебя! У нас теперь в руках грозное оружие!
И Тиритомба извлек из узла всепоглощающую Исумку.
Джанфранко замахал руками и показал пальцем на всё ещё тлеющие угли в атаноре.
— Сжечь? — возмутился арап. — Ну нет. Она нам ой как пригодится!
Поэты ведь и думают не как все люди. Не по-волшебному, конечно, но вроде того.
Корчага, ясное дело, не могла выказать удивления, но всё же как бы и выказала. Так всем померещилось.
— Только пусть этот гад внутри больше не царапается, — проворчал Ничевок. — А ужо мы тебя, деда, не подведём! Ты к нам по-людски — и мы по-человечески!
— Ты не с нами ли собрался, сопленосый? — насторожился Лука. — Беги-ка лучше теперь домой...
Ничевока перекосило.
— Не гони меня, красна девица, — прошептал он и заплакал. — Мне теперь домой ходу нет — отец убьёт, а сеструха добавит. Да и в деревне нашей отныне ловить нечего... Голодранцы станем, как везде живут...