Невинная кровь
Шрифт:
Но шум нарастал. Молодые люди бесцельно, но верно шли в ее сторону. Один из них швырнул рулон туалетной бумаги. Тот перелетел через ограду в сад, едва не задев голову девушки. Его бледный развевающийся хвост, прозрачный, будто лунный луч, затрепетал на ветру и наконец повис на кустах легкой паутинкой. А пьяная компания все приближалась. Вот уже темные головы замелькали над бирючиной. Филиппа решилась — и быстро зашагала прочь, держась как можно ближе к перилам. Однако, стоило ей тронуться с места, хулиганы заметили доступную жертву и разразились сиплыми криками, хором подняли торжествующий рев.
Девушка бросилась бежать. Следом загрохотал дружный и вполне целеустремленный топот. Молодые люди оказались не так уж и пьяны. Страх заставил Филиппу забыть об усталости, но надолго ли? Беглянка
Внезапно девушке подвернулся поворот налево, и она метнулась туда, ахнув от радости, что ворота оказались открыты. Несколько ступеней — и она ворвалась в темный, дурно пахнущий двор, где чуть не врезалась в помятые мусорные баки. Протиснувшись между ними, Филиппа сжалась в комок на тесной площадке под лестничным проемом и прижала руки к груди, словно хотела заглушить сердцебиение. Что стоит хулиганам расслышать нескончаемые, предательски громкие удары? Однако топот замедлился, прогрохотал дальше и вскоре затих. Откуда-то с улицы донесся раздосадованный вой. Молодые люди снова принялись бессвязно кричать и петь. Похоже, им не пришло в голову продолжать поиски: должно быть, решили, что беглянка, на ее счастье, жила рядом и скрылась в одном из ближайших домов. Или попросту хмель затуманил пьяной компании мозги. В общем, потеряв добычу из виду, хулиганы утратили к погоне всякий интерес.
Голоса давно умолкли, а девушка по-прежнему сидела во мраке, скорчившись под неудобной кирпичной крышей. Филиппе чудилось, будто бы ее закрыли в темной вонючей камере и пыль, что пропитала воздух, не пыль, а прах давно умерших арестантов, так и не увидевших неба. Зловонные баки, формы которых скорее угадывались в темноте, отрезали девушку от мира не хуже запертой двери с решеткой. И тут — вместо слепящих лучей с небес или красивого духовного прозрения — в полумраке пыльного подъезда на мисс Пэлфри навалилась правда. О ком, кроме себя, любимой, думала она все это время, начиная с визита к Наоми Хендерсон? Уж точно не о Хильде, которая хоть и давала так немного, но и взамен просила сущие пустяки, зато отчаянно нуждалась в них; той, которая после трудных лет неустанной заботы могла бы ожидать чего-то большего, чем простая помощь в украшении стола. И не о Морисе, пусть даже надменном и склонном к самообману, как и она сама. А ведь он сделал для Филиппы все, на что был способен, проявил не любовь, но по крайней мере подлинную щедрость, нашел в себе зачатки доброты и постарался уберечь приемную дочь от ужасного знания. Задумывалась ли девушка о матери? Разве только видела в ней источник ценных сведений, живое отражение своего тела, объект самовлюбленного снисхождения. Пора бы наконец научиться кротости. Филиппа не была уверена, что справится, однако чем этот вонючий уголок спящего города, куда она забилась, точно бездомная, хуже любого другого места, чтобы начать урок? Да и сила, которая связывала девушку с матерью, превосходила простую ненависть, разочарование или терзания отверженной души. В отчаянном желании увидеть ее снова, принять от нее утешение трудно было не угадать первые хрупкие ростки любви; а кто и когда говорил, что возможна любовь без жертв?
Набравшись храбрости, беглянка выбралась наружу, вдохнула чистый прохладный воздух и увидела звезды. Голова немного кружилась от слабости. Шагая по безлюдным улицам, Филиппа искала дорожные указатели. Правда, они мало что ей говорили. Вот она снова попала на площадь, пустую и тихую под куполом ночного неба. При бледном сиянии нарождающейся луны город представлялся бесконечным, безмолвным, заброшенным. Казалось, некая чума изгнала из него всякую жизнь, кроме неотесанных мародеров, которые в эту самую минуту также могли умирать, корчась в грязи. Что, если девушка осталась совершенно одна? И за стенами с осыпающейся штукатуркой, за высокими балюстрадами нет ничего, кроме разлагающейся плоти? Гнилостные испарения тянулись из подвалов туманной дымкой…
И вдруг навстречу вышла женщина — быстрой, легкой походкой, стуча высокими каблучками элегантных
— Извините, — промолвила Филиппа, когда они поравнялись, — вы не подскажете, что это за место? Я ищу вокзал Марилебон.
Приятный голос радушно произнес:
— Вы на площади Моксфорд. Пройдете по ней сотню ярдов, дальше — первый поворот налево. Там будет станция метро «Ладброк-гроув». Пожалуй, вы не успеете на последний поезд, можно подождать ночного автобуса или такси.
— Спасибо. Оттуда я найду дорогу.
Женщина улыбнулась и плавно тронулась дальше. Спустя минуту девушка засомневалась, не была ли нежданная встреча плодом воспаленного воображения. Уж слишком все вышло обыденно и гладко. Кто она, эта мерцающая незнакомка, и куда направлялась таким уверенным шагом? Что за друг или нерадивый любовник отпустил ее одну в столь поздний — а для кого-то уже и ранний — час? Может, она попросту сбежала с надоевшей вечеринки? Впрочем, указания женщины оказались абсолютно точными. Минут через пять Филиппа нашла нужную станцию и пешком устремилась на юг, в сторону Дэлани-стрит.
Пустая улица встретила ее тишиной, словно деревенская околица, заснувшая под безмятежными небесами. В омытом ливнем воздухе пахло морским прибоем. Окна домов чернели; только в двенадцатом девушка разглядела сквозь шторы слабый огонек. Возможно, хозяйка задремала, забыв отключить прикроватную лампу. Или вовсе не спит? Филиппа надеялась на второе. Правда, она не представляла, как разговаривать с матерью. Просить прощения девушка не станет: она еще ни разу в жизни не делала этого, да и сейчас не готова. Хотя, наверное, теперь-то самое время учиться. Филиппа войдет, протянет ключи от парадной двери подъезда и тихо промолвит:
— Видишь, я с самого начала собиралась вернуться.
Но если уж на то пошло, слова не понадобятся. Ее появление на пороге спальни скажет красноречивее всяких фраз: «Я люблю тебя. Ты мне нужна. Я вернулась домой».
12
Светильник у кровати действительно горел, и мать спала в лужице приглушенного сияния, повернувшись на спину. Однако в комнате находился кто-то еще. Сутулый мужчина в белой блестящей одежде сидел в ногах постели, свесив руки между коленями. Он даже не поднял глаз, когда девушка подошла ближе. Лицо Мэри Дактон дышало полным покоем, вот только с шеей творилось что-то странное. Какой-то белый зверек укусил ее, зарывшись розовым носом прямо в горло. Похожая на слизня тварь пожирала женщину заживо, вгрызалась, раздирала сухожилия, извергала остатки на белую кожу. А мать Филиппы почему-то не шевелилась.
Вошедшая повернулась к мужчине, увидела в его руках качающийся окровавленный нож — и все поняла.
Незваный гость выглядел так нелепо, что вполне мог сойти за плод ночного бреда. Но девушка твердо знала: он настоящий. Смерть матери была неизбежна, как и его появление здесь. Длинный дождевик из тонкой пленки льнул к одежде. На бледных тонких руках мужчины белели хирургические перчатки; они оказались ему велики, поэтому прозрачные «пальцы» слиплись и свисали вниз, будто бы кожа сползала с костей. Ни дать ни взять жертва Хиросимы.
— Снимите перчатки, — проговорила Филиппа. — Какая гадость. Да и вы не лучше.
Мужчина покорно стянул их.
Затем умоляюще взглянул на нее, точно ребенок, жаждущий утешения.
— Крови не было. Не было крови.
Мисс Пэлфри еще немного придвинулась. Мать лежала с плотно закрытыми глазами. Как деликатно с ее стороны — сомкнуть усталые веки перед смертью. Хотя разве это зависит от воли человека? Девушка припомнила трупы, виденные по телевизору и в газетах. Несложная задача: их было множество. Ее поколение с колыбели росло среди картинок ужасов и насилия. Эфиопские дети с ребрами, выпирающими из живота подобно лапам омерзительных пауков; обнаженные солдаты, распростертые как попало в грязи, — все они с укором взирали на живых с экранов и фотографий широко распахнутыми глазами. Говорят, многие не смежают век и во сне. А мать… Ловко у нее получилось: покинуть этот мир, не просыпаясь. Неужели уход и впрямь был таким спокойным?