Невинность
Шрифт:
Даже выведенный из строя, задыхающийся, ничего не видящий перед собой, Телфорд отчаянно размахивал руками, надеясь ударить Гвинет, схватить за волосы или за одежду. Она с легкостью обежала его, выскочила из спальни, помчалась через остальные комнаты, украшенные столь любимыми ею пуансеттиями. Некоторые, задев, сломала, словно тем самым показывая, что это Рождество безвозвратно омрачено смертью.
По лестнице слетела, перепрыгивая через две ступеньки, на каждую площадку прыгая обеими ногами, добралась до прихожей, ни разу не решившись оглянуться. Выскочила в ранний вечер, в холодный и влажный воздух, на первый снежок, еще не запачканный городской грязью.
Через четыре дома к востоку высился особняк Биллингэмов, такой же большой – хотя и более вычурный, – как дом ее отца. Ступени на парадное крыльцо с обеих сторон ограждали толстые каменные стены, на которых в позе сфинкса отдыхали два массивных, высеченных из гранита льва с поднятыми головами и суровыми мордами, их пустые глаза смотрели на улицу, не выискивая дичь, а в ожидании пришествия Армагеддона.
Биллингэмы, она знала их фамилию, но никогда не видела, чуть раньше уехали в Европу, а по улице плотным потоком катили автомобили, так что у Гвинет не возникло и мысли пересечь четыре полосы движения. Она побежала к наблюдающим львам. С подъемом ступеней высота стены уменьшалась. Гвинет поднялась на крыльцо, обошла дальнего льва, который в два раза превосходил ее размерами, и спряталась за ним. Чуть приподняла голову над его спиной, чтобы видеть дом своего отца.
У нее не возникло и мысли позвать на помощь, потому что тот, кто отреагировал бы на ее крик, первым делом захотел бы защитить ее или успокоить, то есть попытался бы взять за руку, похлопать по плечу или обнять, а она не терпела прикосновений. Они бы начали задавать вопросы, на которые ей пришлось бы отвечать. Она не хотела слышать их голоса, потому что при ответах на вопросы они услышали бы ее голос. Она не желала делиться с незнакомцами ничем своим, даже голосом, как никогда не делилась им даже со слугами отца.
Гранит, к которому она прижималась, отнимал у Гвинет тепло, и вскоре ее уже трясло от холода.
Несколько минут спустя, выглянув из-за льва, она увидела Телфорда, выходящего из дома ее отца и спускающегося по ступенькам. Он надел пальто и нес что-то белое, возможно, пакет с лепешками. Оставленный в доме, тот мог стать обвинительной уликой. Гвинет пришла в ужас, когда Телфорд направился к ней.
Она могла сказать, что зрение у него улучшилось, но еще не стало нормальным. Шел он не спеша и пристально всматривался вперед, словно сомневался в том, что видит перед собой. Проходя мимо уличного фонаря, отвернулся от него: свет очень уж ярко бил по воспаленным, с расширенными зрачками глазам.
С приближением Телфорда она услышала его шумное дыхание, будто он являл собой дракона, принявшего человеческий облик. Гвинет знала, если он, проходя мимо, инстинктивно посмотрит налево и вверх, то увидит ее, несмотря на проблемы со зрением, и тень, в которой она пряталась. Но страхи оказались напрасными, потому что куратор прошел мимо, не заметив ее, бормоча ругательства сдавленным от злости голосом.
Пройдя еще два дома, он сел в припаркованный у тротуара автомобиль. Из-за шума транспортного потока Гвинет не слышала, как завелся двигатель, но из выхлопной трубы вырвался серый дымок, поднялся к голым ветвям растущего рядом дерева.
«Кадиллак» Телфорда стоял передним бампером в сторону Гвинет, но устроилась она за львом достаточно высоко над землей, и переплетающиеся ветви других деревьев создавали плотный барьер между ней и ветровым стеклом. Во всяком случае, она не видела сидящего за рулем Телфорда. Уже практически не сомневалась, что на этот раз ей удалось ускользнуть от него, но все равно не покидала своего убежища в тени гранитного льва.
Хотя Телфорд наверняка промыл глаза холодной водой, чтобы очистить их от мейса, и ему не терпелось уехать, он просидел еще пять минут, прежде чем решил, что видит достаточно хорошо, и отъехал от тротуара. В конце квартала повернул на юг.
Девочка поспешила домой, заперла за собой входную дверь. Подошла к кухне, чтобы убедиться, что отец мертв, отвернулась, едва увидев его застывшее лицо, больше не выдержала. Она могла бы погрузиться в черную пучину горя, но этим подвела бы своего отца, который верил, что негоже впадать в отчаяние при утрате или неудаче. Она поспешила на четвертый этаж.
Телфорд, скорее всего, ожидал, что она наберет 911, чтобы сообщить об убийстве, но она никогда бы не сподобилась на этот звонок. Патрульные, детективы, сотрудники управления коронера, репортеры, другие люди окружили бы ее, набросились, как облако саранчи, пожирающей ее уединение и надежду. Они бы безжалостно сверлили ее взглядами, их вопросы потребовали бы тысячи ответов, их руки тянулись бы к ней, чтобы успокоить, подбодрить, судебные эксперты собирали бы улики в ее комнатах, ей, возможно, пришлось бы ехать в больницу, пройти осмотр на предмет физических и эмоциональных травм. Она бы этого не вынесла. Ее это бы доконало.
Более того, если Телфорд уничтожил все свидетельства своего присутствия в доме, как он и собирался сделать, ничто бы не связало его со смертью отца. В ее комнатах он мог оставить следы только на ручке входной двери и на кранах ванны. Даже с воспаленными глазами и стремящемуся как можно быстрее – до появления полиции – покинуть дом, ему хватило бы времени, чтобы протереть эти поверхности. И она предполагала, что он, с учетом его педантичности, наверняка обзавелся алиби на все время пребывания в их доме. В итоге не осталось бы ничего, кроме ее слова против его. И кому поверила бы полиция, респектабельному куратору или тринадцатилетней девочке в готическом прикиде, невротичной и с социофобией?
Гвинет запаковала самое необходимое в саквояж, принадлежащий отцу, и покинула дом, направившись в ближайшую из восьми квартир, которые отец, проявив недюжинную предусмотрительность, приготовил для нее на случай своей смерти.
Из квартиры, чувствуя себя в полной безопасности, она позвонила Тигью Хэнлону и рассказала ему обо всем. Он хотел вызвать полицию, но, выслушав ее доводы против, признал, что обращение в правоохранительные органы приведет к тяжелым для нее последствиям, но никак не к обвинительному приговору для Телфорда.
– Телфорда удастся наказать только в одном случае, – твердо заявила Гвинет, – если я соберу компрометирующие его улики и предъявлю, когда сочту нужным. Я потеряла слишком много. Самого доброго отца на свете. И не отступлюсь. Никогда.
46
Хотя вино мы допили задолго до того, как Гвинет закончила рассказ, свечи по-прежнему горели ровно, окрашивая в синеву темноту столовой.
– Значит, полиция сочла смерть несчастным случаем?
– Да, – кивнула она. – От отравленного меда.