Невольница: его проклятие

Семенова Лика

— Кто такой Гектор? — эти слова прозвучали, как громовой раскат, как шальная пуля.

Я замерла, даже перестала дышать. Полукровка своими липкими пальцами дотянулся даже сюда. Откуда узнал? Я с трудом сглотнула и ответила не сразу:

— Понятия не имею.

— А теперь скажи: почему я не верю тебе?

Я молчала. Понимала, глупо отрицать. Если спрашивает — значит, все знает и без моих ответов. Он хочет забрать даже воспоминания, фантазию. Растоптать, испоганить, уничтожить. Нет, господин управляющий, так не пойдет.

— Я не знаю.

Я слышала, как он выдохнул. Злился. Пусть.

— Ты можешь отрицать

что угодно, прелесть моя. Но я могу рассказать об этом твоему господину. Стоит ли добавлять, что ему это, мягко говоря, не понравится?

Я сглотнула и с трудом опустила голову на подушку:

— Мне плевать.

— Значит, ты понимаешь, о чем я хочу рассказать?

Я стиснула кулак так, что заломило пальцы:

— Нет.

Я не видела, скорее, почувствовала, что он усмехнулся:

— Значит, ты, все же, не бездушная кукла, как я начинал было думать.

Глава 14

Стоять у ложа умирающего — дерьмовое развлечение. Стоять у ложа умирающего Императора — дерьмовое вдвойне. Стоять у ложа умирающего Императора рука об руку с тестем, которого не выносишь — апофеоз придворного протокола.

Фабий лежал в своей камерной спальной, которую предпочитал остальным. Синеватое, высушенное годами и болезнью тело на алом шелке подушек. Никогда не питал к нему любви — не за что. Но сейчас он — просто умирающий старик. Своенравный, резкий, порой истеричный. Отец твердил, что я должен до последнего вздоха быть благодарным за то, что остался в живых, но я видел в Императоре не спасителя, а, скорее, карателя. Мальчишка — как я мог быть причастным к чему-то, чтобы наказывать меня ссылкой? Чтобы отбирать все, что положено по праву крови. Плевать. Теперь старик умирал, а я стоял в нескольких шагах от кресла Великого Сенатора. Знаю — поднимется вой, старцы станут потрясать сморщенными кулаками, но главное, чтобы Пирам не дрогнул. Со стариками мы справимся. Надеюсь, что справимся.

Принц сидел у одра на табурете, эффектно выставив ногу, затянутую в высокий лакированный сапог на внушительном каблуке. Он не без оснований гордился ногами и всячески их подчеркивал. Черные волосы струились по красной мантии, расшитой кровавыми камнями. Красная мантия позволена лишь членам императорской семьи и Великому Сенатору Империи. Цвет власти и могущества. Я надену ее. Клянусь. Горевал ли Пирам — по-своему да. Не смотря ни на что, он любил отца, хоть тот порядком недооценивал наследника. Впрочем, как многие. Временами он напоминал мне брата.

С другой стороны ложа сидела императрица Порция. Еще не в трауре, в гладком сливовом шелке. Все еще красивая, несмотря на возраст, с бледным печальным лицом и идеально ровной спиной. Она сжимала тонкими пальцами августейшую руку. Ей не позволено горевать, рыдать — нужно сохранять императорское лицо. Слева, за сидящей императрицей, сгрудился сенаторский выводок. Неизменно в пурпуре. Непонятно, что это за насмешка природы или генетическая ошибка, но отпрысков Октуса, да и его самого, невозможно было назвать высокородными. Кровный брат Императора походил на сатира из древних сказок и имел с Фабием ровно столько же общего, сколько токоламский белогрудый орел имеет с откормленным фермерским каплуном. Жирный, лоснящийся, вечно багровый от вина и приливов жара, с бледно-желтой тщедушной порослью на голове, тенетами спускающейся до пояса. Старший сын — тридцатисемилетний Марий Кар — отличался от

отца лишь возрастом и париком, про который не шутил только ленивый. И нескончаемой любовью к шлюхам. Говорят, он завсегдатай скандально известного борделя «Парящая дева» в районе Семи судов.

Эридан и Федр были несколько приятнее брата в силу молодости. Впрочем, как и их сестра Нума. И уж совсем отличался в этом семействе младший Пион. Отличался всем: и красотой высокородного, и противоестественными предпочтениями, которыми переплюнул даже старшего брата. Слухи слухами, но если их похождения станут фактически доказанными — будет неслыханный скандал, который потопит и самого Октуса. Они не просто высокородные — члены императорского дома. Жаль, что оба весьма осторожны.

Вдоль стен, полукругом, столпились придворные. Представители высоких домов, сановные члены сената. Рядом сопел Максим Тенал и меня трясло от злости. Старик нарочно подобрался поближе, чтобы стоять здесь укором. Но я плевал на него.

Тенал начал жалить первым:

— Не надейся, что получишь поддержку в сенате. Я сделаю все, чтобы сановные сенаторы выступили против. Сенат не примет тебя.

— Мелкая месть, ваше сиятельство?

— Крупная обида не терпит мелкой мести. Я не оставлю тебя в покое, пока ты не вернешь мою дочь в столицу — имей это в виду. Поклянусь чем угодно.

Я повернулся и усмехнулся, что было совсем не приличествующее ситуации. На меня смотрели.

— Вы ничего не можете сделать, герцог. Вы вольны бравировать сколько угодно. Но указывать мне, а тем более угрожать… Увольте. Даже родство вам этого не позволяет.

Старик кивнул седой головой с идеально уложенными пышными волосами:

— Это мы еще посмотрим.

Я едва сдержал ухмылку:

— Непременно посмотрим.

Тенал был достойным представителем своего дома. Я бы даже уважал его, если бы он не пытался влезать в мою жизнь. Когда заключали брачный договор, он обещал не вмешиваться, но теперь нарушает собственное слово. Где-то внутри я его понимал — единственная дочь, но всему есть границы. Вирея больше не принадлежит его дому, и в первую очередь она моя жена и мать моих детей. До тех пор, пока не даст развод.

— Советую успокоиться, ваше сиятельство. Вы нарушаете границы, влезая в чужую семью. Я могу вынести этот вопрос на Совет высоких домов. И Совет встанет на мою сторону — и вы это прекрасно знаете, потому не идете с этим вопросом сами.

Тенал прикрыл тонкие веки, соглашаясь:

— Ты прав. Но я не пойду в Совет. Есть масса других решений.

— Каких же, ваше сиятельство?

— Более тонких. Как и сама проблема.

— А вы узнавали у дочери, хочет ли она сама вернуться в столицу после такого позора?

Старик изменился в лице, зашипел, как змея:

— Тебе ли говорить о позоре, щенок! Ты ополоумел из-за этой девки. Позор Виреи ничтожен по сравнению с твоим. Тем не менее, ты стоишь здесь, хотя я, на месте Императора, гнал бы тебя, как бешеную собаку. Глава дома, герцог, полковник Империи не может держать себя в руках из-за смазливой девки. Немыслимо! Что у нее: сиськи в два ряда? Что? Я стерпел сплетни о твоих выходках на Форсе, но дочь я тебе не прощу.

— Не ваше дело, — вопреки данному себе слову, я закипал. — А Император, к всеобщему прискорбию, вот-вот отойдет в мир иной. И у нас будет новый Император. Вот вы и попробуете доходчиво изложить все ему.