Невольница: его проклятие

Семенова Лика

Я откинул голову на спинку кресла, инстинктивно провел рукой по налившемуся стволу, но так стало только хуже. От желания разрядки глаза лезли на лоб. Минуты казались бесконечными, и когда, наконец, тонкая фигура верийки показалась на пороге, прошла целая вечность. Она все понимала без слов. Поклонилась, скинула платье, просеменила к креслу и с готовностью опустилась на колени. Ее умелые прикосновения вызвали стон.

Приятная, податливая. Ларисс называет ее безмерно глупой, но разве подстилке нужен ум? Подстилка тем и хороша, что не выносит мозг и не заставляет страдать. Не знаю никого другого, кто мог бы заглотить член так глубоко, да еще вместе с яйцами. Манора бесценна, но, несмотря на все

бесчисленные достоинства, она не вызывает во мне ничего. Ничего. Я перестаю вспоминать о ее существовании, едва она покидает мои покои. Нет. Даже трахая ее, я не думаю о ней. В этот момент я ни о чем не думаю. Весь мир сужается до пульсирующего члена.

Я зарылся рукой в ее густые жесткие кудри, заставляя заглатывать глубже. Она даже не давилась, а на лице не отражалось страдание, как у других. Черт возьми, может верийки иначе устроены? А может, она заглатывала члены едва ли не с рождения и считала это таким же естественным, как дышать? Ведь их где-то воспитывают, обучают.

Я откинул голову, посмотрел в потолок, в белые каменные своды. Пытался представить другие руки, другие касания, но не получалось даже это. Те касания пронзали током, заставляли забыть, кто я. Заставляли забыть обо всем. Я едва сдерживался, ощущая ее присутствие. Будь она на месте Маноры, я бы точно не смог смотреть в потолок. Сейчас я загонял член едва ли не в искусно сделанный симулятор, который утоляет позывы тела, но не в силах к этому ничего добавить.

Манора остановилась. Смотрела на меня снизу вверх, держа член в тонких пальцах. Здесь слова тоже не были нужны, спрашивала, хочу ли я кончить минетом. Я сделал ей знак подняться. Нет. Не хочу пассивно сидеть, когда нужно куда-то выплеснуть подкатывающую ярость. Не хватало только не сдержаться и спуститься в крыло рабов.

Я поднялся, перегнул Манору на спинку кресла и втиснулся в податливую плоть. Она была мокрой, как хорошая шлюха. Не удивлюсь, если на полу, где она сидела, будет лужа. Она хотела меня. Она всегда меня хотела. Она жила для того, чтобы меня хотеть. Я ухватился за упругую задницу и рывком подался вперед. Еще и еще. Она вцепилась в обивку и низко и протяжно стонала. Пока я кончу, она будет биться в оргазме несколько раз. Думаю, этому их тоже учат, чтобы не обижали ненароком своих хозяев.

Я вколачивался с такой яростью, будто хотел вбить ее в это кресло. Ее стоны перешли в визг, обрывающий дыхание. Она поднимала голову, будто выныривала из воды, глотала воздух и снова заходилась визгом. По ее ногам текло. Я облизал большой палец и протолкнул ей в задницу, чувствуя, как ходит внутри мой член. Она мелко задрожала, визг перешел в сиплое дыхание и шипение сквозь стиснутые зубы. Она вновь завыла от оргазма и колотила по креслу ладонями.

Наконец, в паху свело спазмом, тело онемело и я кончил, на миг отрешившись от всего. Я навалился на Манору, оглаживая ее взмокшую спину, вынул опавший член и провел ладонью по взмокшей красной коже:

— Можешь идти. Я доволен.

Она с трудом поднялась — совсем обессилела. Глаза мутные, будто она пьяна в хлам:

— Благодарю, мой господин.

Она подобрала платье и вышла не одеваясь, неверно стоя на ногах.

Теперь я хотел только одного — под душ и спать. Я прошел в ванную комнату, скинул одежду и встал под прохладные струи. Вода молотила прямо на макушку, волосы намокли и прилипли к спине. Я терся мочалкой, а в голове билась лишь одна мысль: вдруг Ларисс прав? Вдруг она не поймет ничего кроме силы? Увы, похоже на то. Не сказал бы, что это по мне, но я привык видеть послушных женщин. Беспрекословно послушных. Таких, как Манора. Таких, которым не приходится повторять по два раза, и, тем более, принуждать. Черт возьми, женщины такими и должны быть — это всего лишь женщины. Я просто не

знаю, что делать с другими. Я даже не подозревал о существовании этих «других». Я выбрал ее, и этого, черт возьми, должно быть достаточно! По самую глотку! Не знаю, насколько хватит моего терпения. Выходка Ларисса порядком остудила пыл, но я не железный. И не святой, чтобы бесконечно терпеть. Я никогда не завоевывал женщин, они всегда приходили сами. Даже Вирея. Висла на мне с нашего знакомства, едва в ногах не валялась. Сложно понять, что существует женщина, которую я мучительно хочу, но которой не нужен. Или всему виной спесь…

У меня появились наложницы в четырнадцать лет, когда дворцовый врач на Атоле признал меня состоятельным для интимных контактов. Помню первую, лигурку. Ее привезли из Сердца Империи специально для меня. Вышколенную и обученную не хуже Маноры. Я тогда был так увлечен ею, что казался даже влюбленным. Тогда отец раз и навсегда объяснил мне, что любви заслуживают лишь жены и любовницы — и то в разумных пределах. А наложницы существуют лишь для того, чтобы исполнять все наши желания. Это товар, предмет, имущество. И меня это полностью устраивало.

Но, отец никогда не говорил, что может быть иначе. Что бывает иначе. Думаю, он сам не знал об этом. Теперь же я просто не понимаю, что делать.

Глава 22

Я привычно сидела на полу у окна, поджав колени, и смотрела с высоты второго этажа в сад, где дети рабов запускали в небо какой-то голубой полупрозрачный шар на длинной веревке. То отпускали, он стремительно рвался ввысь, потом пружинил, когда веревка натягивалась до предела, то тянули назад. Странная игра, в которой, на мой взгляд, было мало смысла. Шар просто взлетал и просто возвращался. И они радовались этой ерунде, сверкая улыбками.

Я все еще не верила, что де Во отпустил меня. Почему? Наконец, надоела? Я вновь взглянула в окно: шар поднялся ввысь и маячил над кронами бондисанов. Я совсем как этот бесполезный шар, привязана толстой ниткой. Сейчас нитку ослабили, чтобы создать иллюзию отрыва и полета. Позже вновь натянут, опуская до самой земли. Бессмысленное действие, понятное только тому, в чьих руках веревка.

Де Во упорно утверждал, что не имел к порке никакого отношения. Верила ли я — едва ли, хоть и почему-то хотела. Я поймала себя на этой тайной странной мысли, которая скорее вредила, смущала. Дрянная мысль, сродни затаенной надежде. Больше не хочу. Он хозяин этого дома. Но все же, он был достаточно последовательным: и тогда, когда я лежала в подвале, и теперь. К чему бы такая долгоиграющая комедия? Скорее, такие выступления в духе его отвратительного брата.

— Ну… Что ты сделала, прелесть моя?

Он, как чудовище из детской сказки, которую часто рассказывала мама, появлялся, едва о нем помянешь даже в мыслях. Осталось лишь проверить, сколько у него сердец и сколько жизней. Я бы — с большим удовольствием. И безумно бы расстроилась, если бы он вдруг восстал, как и полагается чудовищу.

Я еще сильнее поджала колени, подоткнула подол платья, чтобы не мерзли ступни:

— Ничего.

Полукровка тоже встал у окна и, скрестив руки на груди, смотрел на играющих детей:

— Знаешь, что будет с этим шаром, если он вырвется в небо?

Я пожала плечами и промолчала. Едва ли этот вопрос прозвучал просто так.

— Он лопнет.

Я молчала. Какое мне дело до лопнувшего шара. Кажется, это знает каждый ребенок.

— Это смерть. А ему кажется, что это свобода. Ведь ты об этом думаешь?

Проклятый выродок. Испоганил даже мысли.

— Почему он отослал тебя?

— Я не могу дать вам ответы, которых у меня нет.

— А знаешь, что будет, когда ты станешь не нужна в этом доме? Никому не нужна?