Невольно
Шрифт:
Сколько заняло это безумие? Одну минуту? Две? Какая разница. Все равно ничего не осталось. Затягивающая темнота и опустошенность. Но только с ним буквально мгновение назад прикоснулась к вечности.
Он долго не мог отдышаться, взмокший, как и я. Не отпускал меня, поддерживая, чувствовала внутри его ослабевшую плоть и щиплющую влажность. Уткнулся носом в мой висок, мягко поцеловал, провел губами по щеке, убирая слезы.
– Ненавижу тебя, - беззвучно произнесла я. Услышал как-то. Сакраментального «значит любишь» не последовало, как и обычно. Последовало уже ставшее обыденным:
– Ненавидь. Но ты моя и только моя. Между нами ничто не встанет, я клянусь, - твердый, но какой-то надломленный голос.
Осторожно опустил меня на пол, теплые ладони собственнически погладили ягодицы и бедра, придерживая рядом. И хорошо – дрожащие ноги едва меня держали. Передернуло от ощущения стекающей между бедер влаги. Я старалась не встречаться с ним глазами, механически поправляя одежду. Скривилась при виде блузки – у него дома где-то был комплект пуговиц, снова придется все заменить из-за утерянных двух. Кир натянул брюки. Дрогнув, лифт поплыл вверх – кто-то вызвал. Это знак нам.
Остановившись у своей квартиры, я взяла протягиваемые мне ключи. После пережитой эмоциональной разрядки и оргазма навалившиеся слабость и апатия ощущались как благословенная пелена бессознательности: избавлена от необходимости говорить, прогонять его прочь, размышлять, расставляя точки над е.
Пол уплыл из-под ног – это Кирилл подхватил меня на руки, унося в спальню, усадил на кровать.
Перестала воспринимать происходящее, точно кто-то выключил меня, сломанную куклу. Потревоженные сумерки зашевелились, взметнув чернильными руками, тело окутала прохлада, с ног исчезли туфли, колючий от пробивающейся щетины подбородок уперся между моими коленками. Невольно, автоматически положила руки на его голову, ероша жесткие черные волосы.
– Прости меня… Прости, пожалуйста, родная, - шелестел его голос, в нем скрипело отчаяние, разрывалась вина. – Безумно люблю тебя, только тебя. Ты же видишь, чувствуешь. И когда ты… так делаешь, отталкиваешь… Когда кто-то другой… Я невольно взрываюсь. Я не могу себя сдержать, понимаешь?
– Если любишь, то оставь, - слабым отстраненным голосом произнесла я. Безучастно отметила, что щеки щиплет влага. – Просто уйди и не возвращайся, дай мне жить.
Прогоняла, а сама гладила его волосы, ласкала виски, скулы, переносицу, трогала вспухшие после моих укусов губы. Не смотрела на него, смотрела во тьму невидящими глазами.
– Не могу, Мась. Я не могу. Без тебя никак. Слишком люблю, - целовал мои бедра, колени, царапая кожу щетиной. – Ты нужна мне, только ты. Очень сильно. Больше никого и ничего не нужно, разве не видишь?
– Это ненормально, - ответила все тем же равнодушным голосом.
– Нормально. Ведь ты моя, а я – твой.
А потом, полностью раздев, он любил меня нежно и долго. С благоговением. Непрестанно целуя и лаская везде, зализывая засосы и начинающие наливаться синяки. Вторгаясь медленно и осторожно, подводя меня к пику, останавливаясь, отступая и начиная все снова.
И я не думала, нет. Ничего не решала, лишь тихо всхлипывала, стонала. Болела. Ненависть, ярость, страх, отвращение и презрение к себе, к нему, как и любое сопротивление, остались где-то там, среди шевелящихся теней, шума снова нагулявшего аппетит ветра, скатывающегося с веток деревьев. Где-то там, во вчерашнем дне, где-то в растворенной крови и горечи. Невольно отвечала на все его поцелуи, мягкие, лелеющие мои губы, на все его прикосновения, обжигающие и томящие, успокаивающие. Невольно отзывалась на все ласки, доказывающие, насколько я важна, желанна. Невольно любила, прощая за все. И крепко обняла в ответ, уткнувшись носом в жесткие волоски на его груди, когда засыпала.
Почему-то я не вольна отпустить его.