Невозможная птица
Шрифт:
– Какого черта? – воскликнул Майк. – Это же личные… каким образом?
– By. Когда вы были в машине. Нам будет не хватать этого парня. Он был нашим лучшим карманником.
Майк в ярости посмотрел на Такахаши.
– Да ладно, остынь. Так полагается. Пойдём-ка. – Он поманил его пальцем и повёл в душевую – длинную комнату зеленого мрамора с круглыми сточными отверстиями примерно через каждые три фута. Кио один за другим поворачивал краны в стене. Шипение усилилось, и комната наполнилась паром. Потом он начал раздеваться, поставив свои ботинки на деревянную скамью. – Лучше сними одежду. Это может оказаться довольно грязным делом.
Майк покачал головой.
– Твои похороны – тебе и решать, –
Майк сел на скамью, в то время как Кио снимал пиджак, галстук и рубашку. Несмотря на глубокие морщинки в углах глаз и обветренные руки, показавшиеся из-под безупречно белых манжет, при ближайшем рассмотрении Майк заметил, что агент был моложе его. Такахаши взглянул на часы.
– До возвращения пять минут.
– Что?
– Лучше соберись с духом. Меня в первый раз чуть не вырвало.
Майка опять поразило, насколько знакомым он ему казался. То же самое было и в магазине. Он никогда не забывал лица. Но он не мог сообразить, где видел Кио.
– Откуда ты родом? – спросил Майк. Тот улыбнулся.
– Токио. После войны жил во Фриско. Я сын одного из немногих в мире неудавшихся пилотов-камикадзе.
– Неудавшихся?
– Он выжил, – Такахаши снимал брюки. Под ними были красные боксёрские шорты. – Тебе в самом деле лучше снять одежду. Хотя бы обувь.
Майк снимал свои «адидасы», когда услышал какие-то ноющие звуки, эхом отдававшиеся в душевой, как завывания призрака. Он застыл.
– Что это за чертовщина?
– Она приближается. Передай-ка мне эти полотенца. – Майк протянул руку, ухватил несколько розовых полотенец из стопки на подоконнике и кинул Кио. Тот поймал их и перекинул через руку, как официант в нудистском поселении.
Майк подождал, но Такахаши не собирался ничего объяснять. Наконец он спросил:
– Что случилось на войне? Твой отец избежал её?
– Ему было двенадцать. В то время Токио был почти весь в развалинах из-за бомбёжек. Две первые волны пилотов были уже потеряны. Лучшие люди. Отцы. Потом старшие братья. Остались только старики, дети и женщины. По большей части. Камикадзе – это была великая идея, которую могла породить только Япония. Последняя капля крови, принесённая в жертву. Жизнь за императора. Очень возвышенно. К концу войны они дошли до пилотов-мальчиков. Мой отец говорил, что они тренировались в маленьких деревянных самолётах, похожих на эти мыльницы – гоночные машины. Без крыльев. Там был только рычаг управления. – Майк слушал очень тихо; Такахаши вытянул обе руки перед собой, словно держа воображаемую бейсбольную биту. Он покачивался взад-вперёд. – Влево. Вправо. Нырок. Игра в солдатики. Отец говорил, что они получали огромное удовольствие, но им нельзя было этого показывать. Все было очень торжественно. Ритуализованно. На своём первом вылете они повязали на головы банданы с восходящим солнцем. Он первый раз в жизни выпил сакэ. Отдал честь. И вот когда он уже маршировал к своему самолёту – без парашюта, разумеется, – громкоговоритель на базе объявил, что император подписал капитуляцию. Война была закончена. Япония проиграла. Никто из них не мог поверить в это, – Кио посмотрел на часы, потом вверх на потолок. Майк тоже посмотрел вверх. – Представь себе кучку из шестерых мальчиков, от двенадцати до пятнадцати, стоящих, нетвёрдо держась на ногах, в новеньких мундирах, посередине взлётной полосы. Их командир сидит прямо на гудроне и плачет. Они смотрят друг на друга и думают: «Нас ограбили. Нам был дан шанс доказать свою верность, своё мужество. А они нас ограбили». Отец говорил, что некоторые из них стыдились смотреть друг на друга. Некоторые были в ярости. А некоторые были просто одинокими детьми, которым хотелось домой. Он говорил мне: «Я был готов умереть за человека, которого никогда не видел. За человека, который говорил, что он бог. Это ошибка, которую я никогда больше не повторю».
Господи Иисусе, какая история, думал Майк. Он должен был использовать это.
– Чем он занимался после войны?
– Рекламой, – сказал Кио. И ужасно фальшиво пропел: – Рисовое печенье – Сан-Францисское угощенье!
Майк посмотрел на него.
– Это написал отец, – сказал с гордостью Кио. – Коммерческие ролики. По ним я выучил английский. Отец обычно говорил…
В воздухе разнёсся отвратительный запах палёного волоса, и обнажённая женщина внезапно обрушилась на пол душевой. Вопли. Конвульсии. Моча мощной струёй извергалась из её промежности, поливая все вокруг, как вырвавшийся из-под контроля брандспойт. Такахаши встал рядом с ней на колени, крепко схватил за плечи и прошипел Майку:
– Бери её за ноги!
ПРОСТО КОПИЯ
Дэниел до сих пор никогда не слышал, как он храпит. Но вот пожалуйста – он сидит и смотрит видеозапись себя самого, спящего: запись в зеленоватых тонах была сделана камерой ночного видения из верхнего угла его спальни. Человек, спящий на спине.
Он был в компаунде. Все в той же длинной комнате для совещаний, просматривая плёнку вместе с Клиндером; тот был в своей неизменной бумажной пижаме и, как обычно, курил – его рукава были испещрены маленькими прожжёнными дырочками. Длинная столешница сияла как зеркало; она рассекала Клиндера ровно посередине, и он отражался в ней вниз головой, напоминая одну из старших карт – толстый бубновый валет с сигаретой в руках.
Большой экран внезапно наполнился трепетным движением. Птица, крыльев которой было не различить, появилась в кадре. Она зависла над головой спящего Дэниела. Потом скользнула ближе, изогнулась назад, как отогнутый зубец вилки, и вонзила свой иглоподобный нос в уголок его глаза.
– Господи Иисусе! – воскликнул Дэниел, безотчётно закрывая рукой лицо.
Это продолжалось довольно долго – она насыщалась. Затем птица покинула кадр так же внезапно, как появилась, и Клиндер остановил проектор.
– Теперь ты знаешь, почему я не стал приглашать Шона.
Дэниел содрогнулся и дотронулся сначала до одного глаза, потом до другого. Было непохоже, чтобы такое обращение повредило им.
– Это снято прошлой ночью, – сказал Клиндер. Дэниел подошёл к охладителю с водой, стоящему в углу.
Тот булькнул, и пузырьки поднялись к вершине прозрачной пластиковой бутылки, словно у дна ходила белуга. Он взял бумажный стаканчик и выпил до дна. Потом смял его в руке. Хорошая вода, черт побери, – подумал он.
– У меня есть для тебя кое-какие довольно шокирующие новости. Ты лучше сядь.
Дэниел кинул стаканчик в мусорное ведро и сел.
– Они делали это на протяжении всей твоей жизни. Если видеозапись этого последнего посягательства на
его тело заставила мурашки бегать по коже Дэниела, – а это было именно так, – то при мысли о том, что это происшествие не было исключением, он пришёл в ужас. Его очки покрылись каплями влаги; он снял их и начал протирать.
– Что они делают?
– Обновляются.
– Обновляются?
– Твои мысли. Твоя ДНК. Твоё тело. Твои эмоции, – он широко развёл руки, словно хотел заключить в объятия весь виртуальный мир. – Все целиком. Мы все – копии, сепмл Дэниел. Я понимаю. Это сложно сразу переварить.
Помолчав, Дэниел спросил:
– Я – это не я?
– Нет.
– Я – дубликат?
– Ты – копия, – он улыбнулся. – Углеродная копия. Как и все мы.
– Клон?
– Почти в точку. Но все твои воспоминания при тебе.