Невозможный
Шрифт:
– И чем ты теперь занимаешься?
– Самообманом, – ответил он серьезно. – Самообманом под названием «новая профессия». Я служу юристом в одной крупной строительной компании. А пацан – жуткий харизматик!
Тебя вдруг удивило, что Гера постоянно возвращается мыслями к мальчишке.
– Ты о нем говоришь так, будто влюблен в него, – пошутила ты.
Парень помолчал некоторое время. Ну, шагов десять помолчал. А потом сказал:
– А я и влюблен, наверное. Если не врать себе.
– Ты… эээ…
Ты даже попыталась тихонько вытащить свою руку. Но он не позволил, прижал локтем к
– Нет, я не гей, если ты об этом. Я абсолютно гетеросексуален. Просто язык наш беден в выражении и определении чувств. Оттенков чувств больше, чем придумано для них слов. Я затрудняюсь определить то, что я к нему испытываю. Но, пожалуй, «впюблен» – это самое близкое. А может, это не влюбленность, а восхищение, потому что он – пример того, как нужно пробиваться по жизни. Я его за эту безграничную веру в себя, за характер безмерно уважаю. И не только за это.
– Характер? – удивилась ты. А потом вдруг вспомнила его уход из школы, из дома, его непростые отношения с городом детства. Но в словах парня звучала такая маниакальная одержимость, что ты уже не верила ни одному его слову.
– Он же просто заставил всех его услышать! Я никогда не думал, что меня может чему-то научить семнадцатилетний пацан, а вот… Он – сильный человек, а общение с сильными людьми, пусть даже не личное, дает стимул. Вообще удивительно: в таком хрупком теле – такой мощный характер. Он – самовыживалка. Автономная творческая боевая единица. Я завидую ему, завидую тому, что он… есть у себя. Я бы хотел быть… им. Но… кому-то – летать, кому-то – ходить по земле. Знаешь, когда я думаю о нем, меня пробивает на совершенно не свойственный мне пафос. Я сам слышу этот свой высокоэпичный панегирик, но иначе о нем говорить не могу.
Тебе казалось, что этот странный парень разговаривает сам с собой.
– Ты веришь в себя? – обратился он к тебе.
– Я, если честно, вообще не понимаю, как это.
– В свой талант, в свои силы.
– Я, наверное, бездарщина и задохлик. Нет во мне никаких сил и талантов. А он – такой!
И, испугавшись, что проговорилась, добавила:
– Мне тоже так показалось.
– Да, он – невозможный. Во всех смыслах.
Ты вдруг поняла, что этот мальчишка именно – невозможный. И для тебя, в том числе.
– Зачем ты мне это говоришь? – быстро спросила ты.
– А мне не с кем больше о нем поговорить. Меня никто не поймет. Ты – случайный человек, но я видел твою реакцию на него и понял, что ты тоже влюбилась. Моментально. И почти насмерть. Я даже не ревную его к тебе. Наоборот: у меня появилась «группа поддержки». Мне стало легче: есть, с кем разделить этот груз. Ты не возражаешь?
Ты не могла говорить о нем с чужим человеком. Ты подумала, что у тебя вообще множество внутренних запретов. Но мальчишка некоторые из них, кажется, преодолел. Легко. Прошлой ночью. Не спрашивая позволения. Тебе показалось, что он сам еще не до конца понимал, какой силой наделен. А может, понимал. И пользовался ею чисто интуитивно. И сводил с ума. Наверное, он уже привык получать то, что ему хочется. Но он и сам отдавал. Стократно. И тебе, и своей публике. Он много работал. И над собой, и для зрителей. Он же трудоголик, вспомнила ты его запись.
Свернув во дворы, вы набрели на подвесную
– Скажи, что ты имел в виду, когда сказал, что я похожа на барышню, живущую в пределах Бульварного кольца? – спросила ты.
– Я могу сказать, но обещай, что ты не обидишься.
– Обещаю, – уверенно тряхнула ты головой, подозревая в тот момент, что в этом его определении и таятся твои комплексы, которые ты даже не пыталась никогда отбросить, а, напротив, с энтузиазмом, достойным лучшего применения, отращивала и лелеяла.
Он посмотрел на тебя и увидел, очевидно, решимость.
– Ты по-хорошему провинциальна, как извечная московская тихая обывательница. И в этом твоя прелесть. Бульварное кольцо – это своего рода удивительный заповедник, где сохранились реликтовые формы нормальной человеческой жизни посреди паноптикума новой громогласной элиты. Ты ограничена в средствах выражения чувств, да и в самих чувствах. «Леди не должна позволять себе нервы». Я не знаю, хорошо это или плохо. Но ты рискуешь так и состариться в коконе своих внутренних запретов.
Тебя удивило, что этот чужой, случайный в твоей жизни парень говорит о тебе твоими же словами. Так понимает тебя. Так точно идентифицирует. Просто взял и произвел сканирование мозга.
– Ты не экстрасенс?
– Нет. Я и сам был таким, как ты. Пока не увидел его. И меня прорвало. Но сегодня и с тобой что-то произошло.
Вчера, подумала ты. Или еще раньше – когда в дверях твоей квартиры появился веселый дружелюбный мальчишка из телека. Мальчишка-анимашка, оказавшийся мужчиной. Обманка. Подлянка судьбы. Ты хотела страстей? Мучайся теперь!
– И что ты будешь теперь со всем этим делать? – спросила ты тихо.
– Не знаю. Мучиться и наслаждаться, наверное. А тебе это еще предстоит. Не думай, что легко отделаешься, – ответил он, то ли в шутку, то ли всерьез.
Если бы он знал…
Вы топтались у подъезда и никак не решались расстаться. Как будто прикрывали друг другу рану. Вы оба были ранены этим невозможным парнем, и вам казалось, что если расстанетесь, то так и будете зиять каждый своей открытой раной. Ты уже не спрашивала себя, что происходит. Ты просто открыла подъезд электронным ключом и вошла, слегка придержав дверь. И Гера понял тебя – вошел следом.
Новый друг, случившийся так неожиданно, переступил порог твоего дома и замер.
– Ты живешь не одна?
Он смотрел на пол. Под вешалкой стояли конверсы мальчишки.
– С братом, – легко соврала ты. – Но его сейчас нет дома.
Гера снял пальто и отодвинул створку шкафа. Там висела легкая куртка мальчишки. Он ушел в другой – кожаной, недавно купленной. Она очень шла ему.
Гера повернулся к тебе.
– Твой брат носит такую же куртку? Как у него? И такие же конверсы? Похоже, наш парень становится иконой стиля, – Гера засмеялся и пристроил, наконец, свое пальто на плечики. Для этого ему пришлось несколько углубиться в чрево шкафа. Когда он повернулся к тебе, на нем не было лица.