Невозможный
Шрифт:
Ты испугалась, что он уйдет к себе и завалится спать со всеми своими неприятностями. У тебя повышенная тревожность и буйная фантазия, сказала ты себе. Иди, выпей валерьянки, а-то грохнешься в обморок от переживаний
Но он пришел. Уселся на кухне в любимый угол и спросил:
– Покормишь?
Ты кормила его в тот день чем-то гурманским, вычитанным в книжке. И была страшно горда собой от того, что не поленилась угробить на кулинарные изыски полдня.
За чаем он наткнулся на твой взгляд и сказал:
– Ну, в общем,
– Это из-за меня… – испугалась ты.
– Нет. Ты вообще ни при чем. Он готовил это заранее. Он, как я теперь понимаю, увидел меня в списке заявленных на кастинг, и выстроил план.
– Какой план?
– Я думаю, он специально таскал меня с собой по клубам, чтобы нас увидели вместе нужные люди. Так он мог им доказать, что близко знаком со мной. А сегодня он меня перед ними опустил.
Грубое слово резануло твой слух.
– Что за зековский жаргон? Что ты имеешь в виду?
– Он наплел им про меня чудовищные гадости и еще…
– Послушай, если у них есть уши, они услышали не только его гадости в твой адрес, но и тебя. Как ты поешь.
– Да знают они, как я пою. Но любой мюзикл делается под «звезду», которая исполняет партию главного героя. А главный герой – он. И он не хотел, чтобы я там был. И все рассчитал правильно. В общем, он прокомментировал им мое выступление, сказал, что моя техника – самопальная. А у меня – красный диплом, между прочим! Ну и еще разное…
– Ты очень хотел попасть в этот мюзикл?
– Да дело даже не в мюзикле. Хотя, конечно, хотел… очень.
– А в чем тогда? – ты уже ничего не понимала.
– В том, что ты… – искренен, а с тобой могут сотворить, что угодно. Человек, которому ты доверился… Когда я выходил в своем городе на улицу, то был готов к самому паршивому развитию событий. Когда ждешь – ты внутренне мобилизуешься. Но если ты искренен, тебя можно брать голыми руками. Я запомню этот урок.
Мальчишка смотрел в одну точку.
– Странно… мне казалось, что я очень хорошо разбираюсь в людях. И я не понимаю, как мог не разглядеть такой фальшак, так близко подпустить его к себе. Я очень чувствителен к каким-либо проявлениям человеческой натуры.
Ну откуда же тебе в таком юном возрасте знать обо всех гримасах человеческой натуры, подумала ты. Ты и сама о них почти ничего не знала. В твоем окружении никогда не было таких крокодилов.
– Тебя никогда не обижали раньше?
– Раньше? Меня раньше… убивали… в моем городе.
– Эээ… я не поняла… Физически убивали? – испугалась ты.
– Психически, – хмыкнул он. – Физически и морально. Я же был там белой вороной. Издевались, но – открыто. Над голосом, над манерой одеваться, разговаривать, над тем, как себя вел… Ты же понимаешь, какие у дворовых мысли? Грязь и тошнотина. Завидовали, короче…
– Твоему голосу?
– Да при чем тут голос? Нет. Тому, что вокруг меня полно девочек, а главное,
Бэлла, почему ты тогда не услышала эту фразу? Потому, что никогда не задавалась вопросом, чего ты хочешь? Твое отрочество было окрашено совсем в другие тона. Оно было счастливым, безобидным, беспроблемным и… пустым. Глядя на парня, ты думала: разумеется, людям не нравится, когда ты не такой, как они. Они будут тебя высмеивать, осуждать, унижать, но это все происходит от зависти. Они не могут так, как ты, у них духу не хватает. Им комфортней быть толпой. И они исключают тебя из своей стаи, потому что завидуют твоей внутренней свободе и силе духа в твоем хрупком теле. И еще ты думала, что его приезд в Москву – это, наверное, инстинкт самосохранения и единственный выход, иначе толпа засосет, затопчет и сделает себе подобным, безликим… И тебе хотелось сказать ему: держись, пацан!
– Как же ты это выдержал?
– А у меня был выбор?
– А ты мог бы… убить человека?
– Думаю, да.
Его ответ поразил тебя. Потому что не было в нем никакой рисовки. Ты вдруг поняла, что этот вопрос ему уже приходилось задавать себе самому. И он все для себя решил. Определил границу допустимого: что он готов стерпеть, а что – нет.
– Но ты не думай, я был там иногда счастлив, потому что пел. Мне было, где петь и для кого. И не только поэтому… Я был там безумно счастлив, но… недолго.
– Тебе больно вспоминать свой город?
Он молчал, и тебе казалось, что его мысли унеслись куда-то далеко.
– Я хотел бы поставить точку. Но не знаю, как. Я простил бы его, но он мне кое-что остался должен. Кое-кого. А пока я просто не оборачиваюсь назад. И обидеть меня сложно. Я могу обидеться только на самых близких, на тех, чьей поддержки ждешь в первую очередь. А то, что сегодня произошло, – это не обида. Это – серьезная подстава. Профессиональная. Такое – в первый раз.
Бедняга, подумала ты, сколько еще таких подстав будет в его жизни…
– Тогда считай это инициацией. Добро пожаловать в грязный шоубиз. Welcome to this club…
– Я понял. Но они не дождутся.
– Чего?
– Я таким никогда не стану. Меня будут просто любить. За меня самого.
Конечно, его будут любить, думала ты. Он же такой обаятельный! У него будет множество девочек-фанаток.
– Скажи, ты сильный человек?
– Да, – уверенно ответил он.
– Рядом с тобой сейчас много народу? У тебя есть своя компания?
– Есть… Одиночества не выношу. Вообще не могу быть один. Мне всегда нужна компания и общение. И кто-то близкий рядом. Наверное, в какой-то степени, это проблема. Потому что я, похоже, все-таки стремлюсь к одиночеству. Подсознательно. И даже в большой компании чувствую, что я одинок. И мне… холодно. И я не могу приходить в пустой дом.