Невская битва. Солнце земли русской
Шрифт:
Сначала возводили огромный снежный валик. К нему прилепливали конскую голову. Получалось — как бы конь, но без ног, ноги по самое брюхо в снегу утонули. И как только сие подобие коня возникало из влажной и холодной снежной глины, Мишка громко цокал языком, издавая полное подобие цокота лошажьих копыт, а потом столь же искусно и полногласно иготал, подражая бодрому конскому ржанью, а родные дяди Володины дети как ни старались, не могли превзойти его в сем искусстве.
Мишка остался круглым сиротою в позапрошлую осень, когда к ним в Изборск пришел проклятый немец, захватил крепость, а ее защитников, оказавших стойкое сопротивление, жестоко казнил. Погибли все Мишкины сродные — и батюшка, и матушка, и старшие братья. Отцу, еще живому, отрезали подбородок вместе с бородой. Потом долго переламывали ноги и руки, прежде чем убить.
Из всей семьи уцелели Мишка да младшая сестренка Оля. Ему было пять лет, а ей — три годика. Потом приехали отцовы братья и разобрали их — Олю взял к себе в Мегозицу дядя Роман, а Мишку дядя Володя привез сюда, в Узмень.
Он первое время все-то плакал, а потом стал привыкать. И ему даже понравилось тут. Село Узменьское большое, но не крепость. Стоит на берегу озера. Точнее — на берегу широкой протоки между двумя большущими озерами, Чудским и Плесковским [96] . Сия протока именуется Узменью, здесь водится много рыбы, летом купайся до окупения; а зимой только одно плохо — где-то глубоко под водой бьют теплые ключи, и ежели в марте, а то и в апреле, ребята на Чудском и Плесковском еще вполне на коньках катаются, то на Узмени уже делается опасно, можно провалиться, и родители запрещают.
96
Плесковское озеро — так в старину называли озеро Псковское, да и сам город Псков часто именовался Плесков или Пльсков.
Но зато, когда оттепель, можно снежных истуканов лепить. На Благовещение целых пять дружинников возвели. Верхом на конях — витязи широченные, с круглыми щитами, в островерхих шлемах, даже бороды им вылепили. До чего ж хорошо! Возможно, дяди Володины дети и впрямь полагали, что испугается немец, да только не Мишка — он уже знал, что немец ничего не боится, и коли придет — смерть от него всем будет. Он ведь тогда не только Изборск, но и даже великую крепость Псков покорил.
После Благовещенской оттепели все ожидали, что пойдет весна, наступят хляби, и, хотя бы до утверждения почвы, войне выйдет отсрочка. Но не тут-то было. На Гаврилин день стало проясняться, а потом ударили деньки ослепительно солнечные и морозные, и что ни день — то крепче мороз становился. И ветер невмоготу хлещет, выйдешь из дома — щеки так и обжигает. Зато вернулись коньки. С утра поможешь братаничам — навозец в хлеву пометать или дровишек малость попилить — и айда на узменьский лед кататься. Дядя Володя для Мишки собственные костяные коньки выточил, потому что он сирота. И все братаники это понимают, кроме Уветки, который только по имени Увет, а так — нисколько не уветливый малый. То и дело норовит обидеть, а однажды из лука томаркой выстрелил прямо в лицо Мишке да попал в горло. И больно, и обидно, и поначалу казалось, невозможно вздохнуть от боли и судороги, охватившей глотку. Тетя Малуша, дяди Володина жена, Увета выдрала, а тот лишь пуще прежнего обозлился. Теперь исподтишка старался Мишку обидеть. А синяк на горле долго не проходил.
Снежная дружина на морозе и ветру закалилась, окрепла, обточилась и теперь выглядела более грозно, чем в день своего появления на свет. А один из дружинников, обветрившись, стал вдруг чудесным образом похож на Мишкиного отца, убитого проклятыми немцами. И стало Мишке вериться, что он, родимый, вернулся из смерти, но только не в живом образе, а в снежном. И, когда никто не видел, Мишка налезал на снежное изваяние, чтобы поближе побыть с отцом. Разговаривал с ним:
— Батечка, милый! Выступи из снега! Приведи и матушку с братьями! Али ежели хощеши, то и меня во снег обрати!
И замыслил он, как только наступит новая оттепель, просить дяди Володиных ребят вылепить для дружинников их жен и детей. Но потом произошло такое, что поневоле забылся сей замысел.
Шли последние дни марта, а мороз все лютовал и лютовал, и дядя Володя, входя в дом со двора, непременно крякал:
— Вот тебе и марток — надевай трое порток!
Но в тот день он вместо этого присловья, войдя вечером в избу, громко воскликнул:
— Рать едет! Готовьтесь гостей привечать!
И все, кто был в доме, повскакивали, замельтешили, ребятня кинулась к своим шубейкам и валенкам, Увет больно толкнул Мишку: «Не толкайся!», хотя Мишка и не толкался вовсе, а просто спешил вместе со всеми одеться и выбежать из жилья.
На дворе уже начало смеркаться, серое и низкое небо сыпалось мелким колючим снежком, с Чудского озера задувал голомянистый северик, от порывов которого начинало свербеть в носу и глотке, но на это теперь никто не обращал внимания, потому что все взоры пленило зрелище огромного войска, приближающегося к Узмени с запада. Гнедые, вороные, буланые, серые, рыжие и прочих мастей кони несли на своих мощных спинах тяжело вооруженных, закованных в броню витязей, могучих и хмурых. Мишка даже испугался, до чего же мрачны были у русских воинов лица. Сурово взирал с хоругвей и лик Нерукотворного Спаса.
— Что же, стало быть, они здеся с немцем биться будут? — предположил кто-то из ребят.
— Биться — не биться, — отвечал дядя Володя, — а на зажитье так точно к нам определились.
— Как это на зажитье? — спросил Мишка.
— А так — на подкрепление сил и припасов. Едой будем их подполнять. Ницего не поделаешь. Коль не хошь немца кормить, корми своего защитника.
Мишка с опаской поглядел на снежную дружину. Ему показалось, что от одного только вида настоящих витязей эти хрупкие снежные воины должны развалиться и рассыпаться, и стало жалко их, особенно того, который на родного батюшку был похож.
Войдя в село, живые витязи распределялись по домам, въезжали во дворы, слезали с коней, кланялись хозяевам. Вот немалый отряд и сюда прибыл — человек восемь верхом да еще и сани, а в санях — что-то белое, большое… Вдруг Мишке померещилось, что это они еще одного снежного дружинника к ним привезли. Вот это да! Чудно, ей-богу!
— Здравия и богатства вам, селяне узменьские! — поклонился, спрыгнув с коня, первый воин. — Не гневайтесь, что незваными к вам в гости заявились.
— Русьскии целовек незваным гостем не бывае, — вежливо отвечал дядя Володя, в свою очередь отвесив витязю поклон. — Желаннее вас и быть не может. А скажите, добрые вой, кто вы? Не самого ли князя Александра Ярославича люди?
— Они самые мы и есть, — сказал воин. — Я — Святополк, по прозванию Ласка. Вон тот — брат князя Александра, светлый князь Андрей. А се, изволь видеть, и сам князь — Александр Ярославич-Федорович.
Тут, при виде другого витязя, слезшего с коня и приближающегося к ним, дядя Володя раскрыл в изумлении рот и пал пред ним на колени, ткнувшись лбом в снег. Сей витязь был весьма высок ростом, красив и статен, бородою не богат, но светлые усы его, обеленные снегом, были хороши. Он тоже низко поклонился дяде Володе, потребовал, чтобы тот встал с колен, и заговорил ласковым голосом:
— Сказано нам, что ты есть Владимир Гуща, самый зажиточный в Узмени хозяин, и твой дом наилучший тут, а детей и домочадцев столько, что посему и прозвище у тебя такое. Так ли это?
— Нимало не соврали тебе, светлый княже. Аз есмь. Добра у меня хватае, и коли прикажешь, все отдам твоему благородному воинству, — прекрасно отвечал дядя Володя.
— Всего мне твоего добра не надо, а малую часть заберу на нужды своего войска, — еще более ласково произнес князь. — А всего важнее для меня другое. Видишь ли в санях человека спеленутого? Это мой наилучший отрок Савва. Мы переночуем и двинемся дальше, не здесь будем встречать немца, а на Омовже, и там разгромим, аще Бог даст. А Савву у тебя пригрею. Ему, видать по всему, мало жить осталось. Дай моему честному слуге и доблестному воину последний достойнейший увет и уход, а когда скончается, сохрани в холоде, чтобы я потом мог прах его с собою забрать и похоронить с почестями в Новгороде али в Переяславле.