Невская битва

Сегень Александр Юрьевич

— Яснее толкуй! — приказал Александр. — Как это могли мертвые к нам прийти?

— А пойдемте да и поглядим, — веселился Добрята. Нечего делать, встали, призвали отца Николая, тот совершил утренние молитвы, и мы отправились туда, куда нетерпеливо вел нас ночной дозорный. Я, честно говоря, очень был недоволен, потому как вчера мы, обессилев после битвы, почти ничего на ночь не поели. Дождь почти совсем утих, еле-еле накрапывал, но не­бо по-прежнему было затянуто серым облачным по­крывалом.

Накануне, засыпая, я, помнится, сжевал половину окорока, который за ночь растворился у меня в брюхе бесследно, и теперь там скреблось и урчало так, будто это не живот, а населенная грешниками преисподняя. В самый раз было сесть да основательно подкрепить свои силы, а не перебираться на тот берег к каким-то невесть откуда взявшимся дохлым свеям. Их и на этом берегу порядком еще было навалено, только-только на­чали рыть яму. Пусть радуются, что Господь смилости­вился над ними — омыл тела их ночным дождиком.

Перебравшись на лодке через Ижору, мы очути­лись на другом берегу, и там нашим глазам открылось и впрямь необъяснимое зрелище. Вчера наши тут не сражались со свеями, хватило горячих дел и на пра­вом берегу Ижоры. Но тем не менее, и здесь все было сплошь завалено порубленными, помятыми, растер­занными телами. Мы принялись внимательно рассма­тривать их, пытаясь найти у трупов русские приме­ты — рисунки на щитах, знакомые виды оружия, до­спехов и снаряжения, но все лежащие тут мертвецы, щедро омытые дождем, имели только латинские при­знаки — римские кресты на корзнах, свейские, мур­манские и датские львы и короны на щитах, сумьские солнышки и елени, всякое прочее, что мы видели вче­ра на врагах и чего не бывало у наших.

— Эко дивно, Славич! — вопросительно сказал я князю. — Откуль же они взялись тут, проклятые?

— Не иначе как сами с собою поцапались, — пред­положил Сбыслав.

— Гляньте, и впрямь они тут друг друга истребля­ли! — Твердимил подвел нас к двум трупам, которые в предсмертной ярости проткнули друг друга копьями. Так и лежали, продолжая и в обличье смерти злоб­но взирать один на другого, словно хотели еще раз убить друг друга. Из-под одного Варлап вытащил щит со свейскими коронами, на другом был белый плащ с нашитым на плече черным мурманским враном.

— Что же это, Славич? — продолжал удивляться я. — И впрямь тут свей с мурманами подрались?

— Не только, — заметил Яков. — Вон дански ле­жат, а вон — сумь возгрятая. Такой вид, будто они все тут в кучу смешались и слепо друг друга истребляли.

— Что же за сила подвигла их к такой свирепой взаимной схватке? — спросил Нефеша Михайлов.

— Должно быть, заспорили, по чьей вине битву проиграли, — предположил Варлап Сумянин.

— Страшное дело, — угрюмо промолвил князь Александр. — Экое озлобление!

— Мало нам работы на том берегу, еще и тут зака­пывай, — осерчал я на мертвых папежников.

— Да уж, — согласился Добрята. — Уплыли и не да­ли себе задачи своих мертвецов земле или воде придать.

— Видать, так они папой римским обучены, — ус­мехнулся Сбыся. — Одичали немцы под папою.

Тем временем лежащие тут мертвецы были подсчи­таны, и получалось, что сражение на левом берегу Ижоры развернулось вчера нешуточное, а с учетом тех, кого мы на правом берегу положили, войска Улофа и Биргера уплыли к своим далеким берегам изряд­но потрепанными. Стало быть, теперь уж их скорого возвращения ждать было бы бессмысленно. Алек­сандр объявил сборы и возвращенье в Новгород.

Наконец-то — аж к полудню! — мы сели обедать, разместившись на том самом холме, где вчера рано ут­ром Луготинец положил свейскую заставу. Побитые тут свей еще вчера были снесены вниз к реке и отданы своим единоплеменникам. Теперь они, обгорелые, ле­жали на дне в своих обугленных шнеках, ставших им гробами. А мы сидели здесь живые и на месте их кост­рища развели огромный свой костер. Жарили на нем мясо, душистое и дымящееся, рвали его зубами и ели, запивая вином и пивом.

Утолив голод, я вновь загрустил, вспомнив Ратмира, с которым так и не успел помириться. Но теперь мне уже не было так тяжело, как вчера, когда мы сто­яли и смотрели вослед уходящим свеям. Теперь у меня был мой утренний сон, в котором Ратмирушка сказал мне, что прощает меня.

— Эх, жаль, не стало Ратмира! Некому песню спевать, — словно прочитав мои мысли, глубоко вздох­нул Александр Ярославич.

— Хоть бы Юрята остался, а то зараз обоих певцов скосило косой смерти, — сказал Быся, медленно жуя оленятину.

Долго потом все молчали, бессловесно поминая по­гибших наших славных певцов. Первым заговорил Елисей Ветер, который не ходил с нами на левый берег Ижоры глядеть битых там папежников.

— Како мыслишь, княже, кто же побил тех, на том берегу Ижоры-реки? — спросил он.

— Известно кто, — вмиг заблистал своим дивным взором Александр Ярославич. — Ангелы!

— Ангелы? — удивленно переспросил я.

— Конечно, ангелы, — улыбался князь так, что по­казалось, будто дождливый день озарился лучом солн­ца, — братья Борис и Глеб. Их Пельгуся видел накануне, видел, как шел по реке насад, а они плыли на нем и гово­рили друг другу: «Поможем нашему сроднику Алексан­дру!» А где Пельгуся? Позовите его. Он подтвердит.

— Не тереби его, княже, — сказал Миша Дю­жий. — Горе у Пельгуси. Вчера стрелой ранен был его брат, а сегодня он от раны скончался утром.

— Брат? — так и вскочил я от этого известия. — Ипатий?

— Ипатий.

— Который еще некогда лаял?

— Он самый. А теперь вот голову сложил за наше дело.

— Эх ты! — обрадовался я, но в следующий миг ме­ня насквозь прожгло нестерпимым стыдом. Да так про­жгло, что если бы я тотчас ничком рухнул в жарко го­рящий костер, он показался бы мне не огнем, а легким паром. Ведь я и впрямь обрадовался известию о смерти Ипатия. Мигом сквозь меня пронеслось грешное меч­тание о том, как я отыщу вдову ижорца, мою Феврошу… Ах яподлец! Возмечтал о вдове того, кто голову сложил за други своя вбитве против врагов Земли Рус­ской!.. Не прощай меня, Ратмир! Рано меня прощать!