Невская битва
Шрифт:
— А и я их вижу, — сказал Александр, и впрямь углядев на другом берегу озера шевеление больших войск рыцарей.
— Я тоже, — поспешил похвастаться и своим зрением ловчий. — Не так уж и далёко до них. Верст шесть.
— А то и пять, — возразил князь Андрей.
— Тем более.
— Думаю, здесь чело будем ставить, — сказал Александр, оглядываясь на крутой берег позади себя. Он развернул Аера и встал лицом к этому берегу. Слева от себя он видел возвышение острова Городец — высокую черную скалу, называемую Вороньим Камнем118 . Стало быть, оттуда, с вершины этой скалы, можно будет видеть все, что происходит здесь. Это хорошо. Он уже облюбовал для себя Вороний Камень как свое главное место во время битвы — с него все окрестности просматривались как на ладони. Битва предстояла тяжелая, и он понимал, что действовать лихо и почти безрассудно, лезть в самую гущу сражения, как в битве со свеями, здесь ему негоже.
А ведь и во время взятия Пскова, когда изгоном, пробив с первого же раза ворота, ворвались в крепость, он тоже не удержался и кинулся вместе со всеми, забывая о псковской западне. Там ведь нарочно так устроено, что когда врываешься в ворота, то оказываешься в каменном мешке, со стен которого тебя можно с превеликим удовольствием завалить каменьями, удобрить кипящей смолой или покропить горячим маслом. И за то следует непрестанно молиться Богу, что немцы, видя безудержную лавину русских, не применили ни каменья, ни смолу, ни масло. Быстро дело решилось. В самом городе уже сопротивления почти не было. Да и, как оказалось, не готовы были немцы к настоящей обороне. Из всего тевтонского рыцарства сидели здесь два фогта — братья Людвиг и Петер, оба важные, на щитах — изображения песьих голов с оскаленными зубами да и на шлемах тоже псы ощеренные, вылитые из красной меди. Но то, как они держали себя, Александру понравилось. Старший брат-фогт выступил вперед и сказал:
— Предлагаю поединок с лучшим из ваших рыцарей. А если я убью его, пусть другой выйдет. И так до тех пор, пока кто-то не убьет меня. А после меня на тех же условиях будет биться мой брат.
— Это благородно, — отвечал им Александр. — Но я сей турнир отменяю. За вашу доблесть я вас, псы-братья, хочу отпустить на все четыре стороны. Ступайте к Андреасу фон Вельвену и передайте, что окончилось бесчинство немецкое на Русской земле. Если он хочет воевать со мною, пусть идет, и мы сразимся. А если не хочет, то я временно оставляю за вашим орденом Юрьев, который вы бессовестно переименовали в Дарбете, оставляю вам пока и крепость Медвежью Голову, кою вы именуете почему-то Оденпе. Но от берега Омовжи, или по-вашему Эмбаха, до Пимжи, Изборска и Пскова отныне вновь наши владения. Обещаю в это лето ни Медвежью Голову, ни Юрьев у вас не отвоевывать.
На том и отпустил их. Двоих только, а остальных немцев и чудь пленную, сковав, велел отправить в Новгород в подарок господе. Хотел и псковских бояр-изменников туда же послать, пусть, мол, господа сама с ними разбирается, но все воеводы и жители псковские уговорили его не делать этого, а тут же, во Пскове, самому и решить их жалкую участь. Он подумал и согласился. Их отдали толпе, и вскоре, растерзанные, они болтались на веревках вдоль кромских стен.
Легкое взятие Пскова сильно взбодрило всю Александрову рать. Ни один из знаменитых витязей не погиб во время изгона, да и всех-то погибших набиралось не более трех десятков простых воинов. Зато немцев, чуди и переметных псковитян побито было сотни две, никак не меньше. Архиепископ Спиридон в главном храме Мирожского монастыря пел Александру многолетие пред чудотворной иконой Богородицы и величал его, именуя благоверным князем Александром, победителем Невским, Копорским и Псковским. Шел Великий пост, и потому праздновать возвращение Пскова было неуместно. Проведя здесь несколько дней, Александр двинулся на Изборск и овладел древним градом Трувора еще легче, чем Псковом. Здесь он вновь встретился с псами-братьями, недавними псковскими фогтами. Они передали ему слова местера о том, что в сие лето немцы овладеют и Псковом, и Новгородом, и Полоцком, и даже самим Переяславлем. Воеводы в ярости требовали повесить братьев, но князь вновь отпустил Петра и Людвига подобру-поздорову.
Сюда, в Изборск, в самый канун Благовещения пришло к нему известие от Саночки. О том, что княгиня благополучно родила, но не второго сына, как ожидалось, а дочь, которую в первый день марта окрестили и назвали Евдокией. Князя сия новость развеселила:
— Вот и славно! Будет теперь мой бабёныш в полном женском окружении!
В тот же день он вышел из Изборска и перевел свою большую рать на берега Пимжи. Здесь вместе со Спи-ридоном он посетил троих монахов-отшельников, живущих в глубоких пещерах, или, как здесь говорили, печорах. С ними они и вспоминали Благовещение Богородицы. Шел мокрый и липкий снег, сугробы стали подтаивать, и Александр даже пригорюнился, что придется возвращаться в Изборск и там пережидать оттепель, там встречать немцев. Но на другой день стало холодать, а затем и вовсе вернулись морозы. Войско двинулось дальше, вышло к берегу Псковского озера, поднялось вверх до Колпина и остановилось в селе Вербном, в месте впадения в озеро реки Медовой. Здесь дозорные донесли, что войска немцев идут им навстречу и расстояния осталось никак не больше полутора поприщ. Морозы еще больше усилились. От Вербного Александр повел полки на Ряпин, и тридцатого марта произошло столкновение передовых полков его войска с передовыми полками ордена — Мостовский бой, в котором погиб Домаш и были смертельно ранены Кербет и Савва. Тело Домаша Твердиславича его отроки в тот же день повезли в Новгород, Кербет умер в селе Узмени и оттуда его повезли в Тверь, а Савву оставили умирающим в Узмени.
Первого апреля Александр двинулся на полночь к Омовже — туда, где восемь лет тому назад они с отцом разгромили и пустили под лед тысячное войско, возглавляемое ритарами, именующими себя Христовой милицией и братьями по мечу119 . Потом сей орден Милиции-Христа был окончательно разбит жмудью и земгалой неподалеку от городка Сауле120 .
Ему казалось, что, если повторить битву в том же месте, гибель немцев будет неотвратимой. И все же чутье подсказывало, что дважды невозможно ступить на лед одной и той же реки, чтобы пустить под сей лед своих врагов. Где-то глубоко в душе он уже знал, что сражению уготовано место на льду Чудского озера.
Так и получалось. Хитрый Андрияш угадал замысел Александра и преградил ему дорогу к заветной Омовже. Повернувшись, Ярославич вышел к озеру и перевел войска на противоположный берег. Это было вчера, а сегодня огромная, почти двадцатитысячная рать готовилась к решающему сражению, раскинувшись на несколько верст от Кобыльего Городища при устье реки Желчи, вдоль островов Горушка, Городец и Озолица121 до поворота на Узмень.
Александр повернул Аера и вновь обратился взором в сторону того берега, на котором стояли немцы. Желтое, почти весеннее солнце весело и озорно просачивалось сквозь морозную пелену воздуха. Князь глубоко вдохнул, выдохнул и сказал:
— Стало быть, так, брате Андрюша, Ядрейко Ярославич! Слушай меня внимательно.
— Слушаю, Саша, — тихо и покорно ответил Андрей.
— Тебе поручаю крыло ошую от чела. Там. — Он указал на пространства вдоль берега слева от них. — Ты со своими двумя тысячами, суздальский полк Ратислава, полки муромские и гороховецкие… Достаточно, около четырех тысяч вас наберется. Будете стоять у входа в Узмень и ударите тогда, когда я, стоя на Вороньем Камне, подниму золотого владимирского льва — знамя наше. До того мгновения стоять терпеливо и не встревать. Понял, браточек?
— Понятно, Саша.
— Теперь вы, Таврило и Сбыслав.
— Слушаем! — взволнованно отозвался Олексич.
— Вам поручаю самое главное — чело. Вы с вашими полками встанете здесь, где мы стоим сейчас.
— Ясно.
— Себе возьмите нижегородские, городецкие и юрьевские полки Святополка Ласки, ярославцев и костромичей Ярослава Ртище, тысячу владимирцев Елисея Ветра да москвичей, коими Ванюша Тур распоряжается. Это еще не все. Сюда же поставите смоленские,тверские,
торжковские полки. Яков!
— Аз есмь.
— Ты тоже здесь встанешь со своими полочанами и торопчанами. С воеводой Раздаем. А в самую середину поставите новгородцев, которых я вам сюда дам. На них и на вас будет задача сдержать натиск немецкой свиньи, когда она рылом своим вобьется. Медленно отступать, окружая клин немцев, а потом вдруг дать им прорваться, показать, будто дрогнули, а тут и мы с двух крыл ударим. Самое тяжелое дело вам поручаю. Тебе, Гаврило, тебе, Яков, тебе, Сбыся.