Невская равнина
Шрифт:
Ух как я был зол на себя. Какие уж тут Вердены — простенькую работу запорол!
— Да, — сказал Карбышев в раздумье, — не маскировка у нас с вами получилась, а демаскировка…
«У нас с вами». Ушам я не поверил. Ждал от начальника взрыва негодования, разноса, а вместо этого лишь упрек, даже половина упрека… А у Карбышева опять уже только деловой вид, обычный для него, словно и не произошло ничего. Он сел на придорожный камень, предварительно пучком травы смахнув с него пыль, а садясь, этак уютно покряхтел, как делают это уставшие люди в предвкушении отдыха. Снял фуражку, вытер лоб платком, на минуту с блаженным выражением на лице зажмурился. Потом, встрепенувшись, положил
— Ну что ж, — сказал он, переходя к делу, — надо исправлять ошибку. — И, внимательно вглядевшись в меня, добавил с улыбкой: — А вы очень-то не огорчайтесь, прапорщик. С кем не случается…
Подари мне небо в это мгновение все блага жизни, какие существуют, подари само солнце — я не был бы так счастлив, как от этой, потрясшей все мое существо, улыбки. Я рассмеялся — безотчетно, по-ребячески. Вот уже хохочу без удержу… Глядя на меня, простодушно смеялся и Карбышев.
Он тут же решил на карте, как исправить ошибку, К сожалению, не без ущерба для дела: пришлось несколько перекомпоновать узел сопротивления, чтобы выключить из него демаскированный склон.
Так Дмитрий Михайлович Карбышев преподал мне урок самообладания. А смысл урока был таков (что я раскусил не сразу): допустил в работе, в жизни промах и страдаешь, свет не мил. А по существу — малодушничаешь, стремясь, чтобы боль с души твоей сняли сторонние руки. Нет, ты перетерпи свою боль — это потруднее, чем принять наказание со стороны, зато, если совладаешь сам с собой, — считай, что укрепил свою волю кусочком стали.
Имя Дмитрия Михайловича Карбышева в Великую Отечественную войну прогремело на весь мир. Советский народ признал его своим героем. Крупный ученый, обновивший науку фортификации, профессор Военно-инженерной академии, генерал, Дмитрий Михайлович не изменил своей привязанности к рядовым труженикам войны с лопатой, топором, киркомотыгой. Когда на фронте Великой Отечественной были для нас трудные дни — Карбышев поспешил в огонь войны, к войсковым саперам, чтобы, изучая повадки врага, помочь им совершенствовать работу.
Но не уберегли его. Немецко-фашистские генералы, пленив Карбышева, ликовали: попался в руки знаменитый фортификатор! Но Карбышев отказался работать на захватчиков, не изменил Советской родине… И всем известно, как его казнили: обливали, обнаженного, на морозе водой, пока человек не превратился в ледяной столб…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Вот и кончились для меня светлые дни пребывания в Карпатах… Горное солнце, как известно, богато ультрафиолетовыми лучами, оно целебно. Когда смотрю на Карпаты уже издалека — солнце это в моем сознании сопрягается с обликом Дмитрия Михайловича Карбышева. Дни общения с этим глубокоинтеллигентным, с открытой душой человеком оставили впечатление праздника труда, исканий и находок в науке.
Но вот я вместе с ротой возвратился в батальон. И словно из солнечного края попал в мрак ненастья. Никому ни до кого нет дела, каждый озабочен лишь собственной персоной. Впрочем, по первому впечатлению, и здесь был праздник. После того как свергли царя, все в войсках бурлило. Всенародная радость — не сразу и насытишься счастьем жить без самодержавия, столь это счастье огромно. Солдаты в батальоне то и дело сбегались на митинги, случались и заезжие ораторы, при этом каждый расхваливал свои взгляды на будущее России. Поди тут разберись, какой строй принять для государства, чтобы всем стало жить хорошо!
Полковника Фалина уже нет. Исчез к чертям. Узнав об этом, я готов был «ура»
Бантик сразу же отгородился от офицеров батальона. Офицерским собранием пренебрегал; опытных старослужащих офицеров обидел, не вняв ни одному из советов этих боевых, заслуженных ветеранов войны. Бантик, как оказалось, озабочен одним: снискать симпатии солдат, даже черня в их глазах офицеров. Однако тут-то он и прогорел: актерства не хватило.
— Сует руку, здравствуйте, присаживайтесь, — рассказывал Ребров. — А я, может, не согласен на такое обращение. Ты мне не кум, не сват, и уголь вместе не рубали. Чего же в приятели навязываешься? Поставлен командиром батальона — так и соблюдай свое звание…
— Гордей Иваныч, — вставил я, — а можете передать ваш разговор? Мне это интересно.
Солдат ответил не сразу. Нахмурился. На грубом, словно вырубленном из каменной породы лице его заходили желваки — значит, сердится. Похоже было, что с Бантиком они в самом деле не поладили. Это меня обеспокоило. Мы же не знаем человека: может быть, он мелочен, мстителен.
Ребров на мое замечание улыбнулся и поглядел на меня с хитрецой.
— Бог, как говорится, не выдаст — свинья не съест, господин прапорщик… Эх, побалакать бы нам с вами с глазу на глаз…
— Так расскажите же о разговоре с Бантиком. — И я поискал глазами, куда бы сесть. Около кухни увидел колоду для раскалывания дров.
«Та самая, — мелькнула мысль, — где Ибрагим свою руку…» И я уже не в силах был оторвать взгляда от темного пятна когда-то впитавшейся в торец древесины крови. Странное, болезненное любопытство сковало меня…
А Ребров:
— Почекайте-ка… — Заставил меня посторониться. Тут же тяжеловесную колоду взвалил себе на плечо и за поленницей выбросил. С глухим шумом колода покатилась в овраг. А сам он прихватил из поленницы два кругляша. — Эти-то стулья почище будут. — Ребров смахнул с кругляшей пыль. — Сидайте, господин прапорщик.
Сели друг против друга, в сторонке от движения людей.
— Тютюном солдатским не побрезгуете?
Свернули мы по цигарке, закурили.
— Руки я ему не подал, — объявил Ребров и строго посмотрел на меня: одобряю ли? — «Выбачайте, — кажу, — господин подполковник, помыть не управился. Вестовой-то ваш так и сдернул меня с верстака: мол, не задерживайся, геть, живо! Вот я и грязный…» А Бантик глазки наставил на меня — и сверлит, сверлит, как сверлышком. Понимаю: бывшему высокоблагородию желательно высверлить, что у солдата на уме… Сели, вот как сейчас мы с вами. На столе чай, печенье городское. И начинает Бантик меня обхаживать. «Вы, — говорит, — господин Ребров, хотя и в малом звании — всего ефрейтор, но солдаты к вам прислушиваются, человек, выходит, вы разумный. Оттого и пригласил я вас для до-ве-ри…» Ну, понимай, для разговора.