Невыдуманные рассказы о невероятном
Шрифт:
– Умоляю вас, покажите мне регистрационную книгу!
– Я был бы рад оказаться вам полезным, но мы не имеем права показывать регистрационную книгу посторонним. Только полиции.
– Я знаю. Но поймите, возможно это был мой брат, которого я не видел и о котором не имею представления пятьдесят два года.
– Увы, господин, я не имею права.
Стенли молча положил двадцатидолларовую купюру. Администратор молча спрятал ее в ящик, молча достал регистрационную книгу и молча указал карандашом нужную строку.
Так. Захави Гавриэль. Захави? Даниил не знал, что наиболее близкий перевод на иврит фамилии Гольдман – Захави. Захав –
– Так, сын, у нас еще ночь. Через два часа позвоним.
– В Израиль?
– Домой. Мы немедленно летим к Гавриэлю!
– Не разумнее ли сперва позвонить?
– Не надо звонить. Это Гавриэль. Это мой любимый брат. Не надо звонить. Не будете ли вы так добры заказать нам билеты на ближайший рейс в Израиль? – Спросил он у администратора
– Увы, господин, ближайший рейс только через шесть дней. Самолет из Братиславы в Тель-Авив только один раз в неделю. Если это срочно, можно лететь из Вены или из Праги.
Гавриэль подстригал траву и без того безупречно ухоженного газона. Но ведь три недели жена не прикасалась ни к траве, ни к розам, ни к бугенвиллии. Сад и лужайка держатся только на нем. Три недели он с Роненом путешествовал по местам, которые кровоточили в нем незаживающей раной. Мазохизм? Нет. Когда-нибудь это следовало осуществить. А сейчас, как ему казалось, не было лучшей возможности, а может быть, даже единственной возможности наставить Ронена на путь истинный. Ронен славный мальчик. Объективно. Не потому, что он внук. Бригадный генерал, командир одной из самых престижных дивизий, – Ронен прослужил в ней три года, – говорил Гавриэлю, в роте которого он был когда-то солдатом, что Ронен образцовый воин. Генерал уговаривал его остаться в армии, считая, что военная карьера – его естественное будущее. Но Ронен сказал, что по горло сыт рамками и ограничениями, что он мечтает несколько месяцев поскитаться по Индии, Непалу, по Дальнему Востоку или по джунглям Южной Америки. А там будет видно, какую дорогу выбирать.
Обычное поведение многих израильских юношей и девушек, отслуживших армию. Какая-то непонятная склонность к авантюризму. Но прибавляет ли это любовь к своей стране? А может быть прибавляет? Порой Гавриэль сомневался и обвинял себя в старческой нетерпимости. Мол, мы были другими. Ну, были. Действительно, разные. Так ведь и время разное. И все же… У него лучшее в Израиле собрание записей фортепьянных концертов, а Ронен слушает грохот кастрюль, вообще не имеющий никакого отношения к музыке. Но ведь солдатом он был хорошим.
Может быть, что-то изменилось в мире и вместе с миром изменилась молодежь? И все-таки, зачем парням нужна серьга в ухе? Или почему бейсбольная кепка должна быть повернута козырьком к заднице? Дальний Восток!.. Мы, небось, не мечтали ни о каких Непалах и южно-американских джунгли, а после армии строили страну. Вот он, например, ушел из армии в знании майора. Мог сделаться каким-нибудь чиновником, или открыть свое дело. Но предпочел стать строительным рабочим. Был плиточником, плотником, сантехником, штукатуром, электриком. Только овладев всеми строительными профессиями, стал подрядчиком. Миллионов не нажил. Удовлетворился скромным достатком. Много ли человеку надо? Коттедж у него не шикарный, но вполне приличный. Места в нем достаточно не только для двоих, но и для детей и внуков, хотя у них свое неплохое жилье. Дочь и сын стали врачами. Отец был бы доволен своими внуками.
Гавриэль рано ушел на пенсию – в шестьдесят лет. Сейчас он мог уже полностью, посвятить себя философии. Именно философия была причиной его ухода из армии, в которой, – никто не сомневался в этом, – его ждали генеральские погоны. Именно философия была причиной того, что он не стал очень состоятельным подрядчиком. Зато фундаментальное знание философии от Декарта и Спинозы до Бердяева и Бергсона позволяет ему забавляться неуютностью этих прекраснодушных левых профессоров, когда он, человек без формального образования, появляется на их семинарах.
Сколько из этих занимающих кафедры трепачей не сдали бы ему экзамена по Канту и даже по Марксу, которого они, занявшие университетские должности благодаря протекции правивших социалистов, считают философом! Не доходит до них, что своим слякотным либерализмом они разрушают страну. Пожалуй, и до него не очень скоро дошло. Его тоже в молодости привлекали социалистические лозунги. Он уже имел представление о Платоне, Аристотеле, Демокрите, а к Библии даже не прикасался. И это после всего пережитого. А может быть, благодаря пережитому? Только потом, изучая философов, он снова и снова обращался к Библии, а, надев ермолку, каждую неделю внимательно, словно впервые, вникал в очередную главу и в комментарии к ней.
Его попытки приобщить к Библии Ронена натыкались на иронический скептицизм старшего внука. Гавриэль часто повторял ему фразу, – которой нередко сбивал спесь с противника во время дискуссии: "Не принимай воображаемого за действительное, если оно противоречит факту". Но, в отличие от университетских профессоров, Ронен только насмешливо улыбался, услышав эту фразу. Изо всех сил Гавриэлю хотелось удержать внука от поездки. Он верил, Ронен не пристрастится к наркотикам, что, к сожалению, случалось с некоторыми во время таких поездок. Но лучше бы без соблазнов. И тогда он прибегнул к не весьма желательному средству.
Гавриэль никогда не рассказывал об Освенциме, о невероятном побеге, о чуде спасения, о партизанском отряде, воспоминания о котором даже сейчас переполняли его гордостью. Конечно, только случаем можно объяснить, что он наткнулся именно на этот партизанский отряд. Командиром оказался еврей, опытный и смелый офицер Красной армии. Отряд был интернациональным. На равных в нем воевали украинцы, русские, поляки, словаки, мадьяры и даже два немца.
Разведкой командовал до сумасшедствия храбрый еврей. В совершенстве владея немецким, французским и румынским языками, он обычно работал под немецкого майора инженерных войск. Гавриэль воевал непосредственно под его началом и вскоре стал правой рукой командира.
За смерть родителей он кое-что взыскал с немцев. Сколько пассажирских поездов с офицерами и солдатами, сколько воинских эшелонов они взорвали!
О Даниэле он ничего не знал ни тогда, ни сейчас. Все многочисленные попытки получить какие-нибудь сведения о любимом младшем брате заканчивались ничем.
Ронен как-то, еще будучи ребенком, спросил у него, зачем деду нужны цифры на предплечье. Гавриэль впервые нарушил правило не уходить от вопросов ребенка. В тот день он чуть было не согласился с предложением зятя, отца Ронена, отличного пластического хирурга, убрать это рабское тавро.