Невыразимый эфир
Шрифт:
Паромщик не стал ничего говорить ей о том, что он услышал. Ему вдруг подумалось, что среди этой ослепительной зелени его спутница выглядит совершенно чуждым гостем. Определенно, здесь ей было не место, впрочем, не вызывало сомнения, что она везде казалась бы не на своем месте — и среди цветущих лугов зоны, и на бетонных мостовых города. Следовало завязать с ней какой-нибудь разговор — по крайней мере, узнать ее имя. Но нет! Он не мог и не хотел разрушить ту тонкую грань, что еще разделяла их. Он должен уберечь свой внутренний мир от любого внешнего проникновения. Даже в компании ему решительно следует оставаться одному — избегать любого сближения, способного разрушить целостность его характера, затянуть его в мглистый хаос человеческих взаимоотношений, потому что (как он всегда в тайне думал) любовь и дружба есть ни что иное, как слабость. Погруженный в свои мысли,
Давно миновал полдень; они шли уже несколько часов, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что никакое сумасшедшее дерево их не преследует. Но все было спокойно; между тем, день угасал, уступая место сумеркам. Паромщику не давала покоя одна мысль — она молотом отдавалась в его возбужденном мозгу. Ему доводилось слышать немало странных историй в кабаках и притонах города. Говорилось о сверхъестественных сущностях, обитающих в зоне, о необъяснимых явлениях, об ужасных чудовищах. До сих пор он относил себя к числу тех недоверчивых скептиков, кто сомневается в правдивости этих россказней. Однако только что зона им ясно продемонстрировала, на что способна. Так, возможно, и фабрика — не просто легенда; да и другие истории о зоне внезапно обрели достоверность. Что, если на самом деле существует комната ответов? Девушка спросит о том, как ей излечиться, а он, что попросит он? Паромщик не мог ответить на этот вопрос; тысяча вариантов вертелась в его переполненной голове. Но вдруг эта сумятица — еще одна ловушка зоны?
В начинающихся сумерках девушка заметила вдалеке старую полуразрушенную стену, разделявшую два земельных участка. Подойдя ближе, путники обнаружили тесный сарайчик, что-то вроде хижины из сухих камней. Они решили устроиться здесь: было уже слишком поздно искать что-то другое, да и дневной свет почти погас. Ночь принесла с собой огромное количество комаров. Паромщик посоветовал своей спутнице, которой очень докучали эти насекомые, не расчесывать укусы слишком сильно, иначе ранки на нежной коже могут воспалиться. Укрытие не было слишком просторным, но места хватало. Паромщик разжег небольшой костер и, сидя возле него, они поужинали яблоками и ягодами земляничника, которые девушка собрала в кустах, росших поблизости. Они поговорили о том, что произошло сегодня днем, предположили, что их ждет завтра, пытаясь для самоуспокоения составить хоть какой-то план. Серый дымок от костра отпугивал ночных насекомых. Спали они этой ночью плохо, скорее — дремали вполглаза, настороженно прислушиваясь к малейшему шуму, воображая то здесь, то там смутные тени, неясные отблески — бесплотных призраков, презрительно смеющихся над их трусостью. Им даже показалось, что они слышат вдалеке волчий вой, глухой стон, как если бы с ветром до них донеслись жалобы старого мира — печальный отзвук древних воинственных цивилизаций. Паромщик думал о том, какой была жизнь на этих фантастических землях прежде, когда еще не было здесь странных существ, не происходили загадочные явления, и мысль о безрассудной деградации человеческого рода приводила его в ярость, смешанную с отчаянием. Как знать, быть может, он единственный, кто еще остался — свидетель преступлений ушедшего мира, способный оплакать его и пожалеть о нем?
Всю ночь над ними сияли яркие звезды. Паромщик следил за их медленным перемещением. В городском небе звезд было не разглядеть из-за светового загрязнения, создаваемого уличными газовыми фонарями да несколькими заводами, еще державшимися на плаву. Разве что луна была видна хорошо, но ни одно созвездие уже не проступало отчетливо на ночном небе. Здесь же, в зоне, — густая влажная трава под головой вместо подушки, — вселенная раскрывалась, как книга, обнажая всю суетность человеческих забот и окутывая их благородным покрывалом смирения. Несмотря на ночной холод, паромщик удержался от того, чтобы выкурить одну из трех оставшихся сигарет: он знал, что дорога предстоит еще долгая. Прогремел гром — один единственный раз.
Медики попросили милиционера кратко записывать свои наблюдения касательно необычных явлений в зоне, а также влияния дурмана. Каждые два часа он черкал в блокноте на спирали несколько слов, чтобы в дальнейшем составить по ним отчет о своей экспедиции. Первая надпись черными чернилами гласила: «Ничего примечательного», далее она неуклонно повторялась, все менее и менее разборчиво, пока наконец не сжалась до простого «НП», опять «НП», и снова «НП». Ничего такого, что могло
Ему вручили пакет, содержащий предметы первой необходимости для выживания, паек на четыре дня, средства ухода, чем укрыться ночью, и еще кучу всякой всячины, от которой он избавился сразу, как только выбрался из лабиринтов канализации. Он не сможет догнать беглецов иначе, как налегке, поэтому он оставил только самое важное. Блуждая в подземных коридорах в поисках выхода наружу, он в одном месте неудачно свернул, и из-за этой досадной оплошности расстояние, отделявшее его от тех двоих, только увеличилось. Внимательно изучив их следы, милиционер тут же бросился в погоню. Но он не ожидал, что зона окажется так красива.
Великолепно, думал он. Здесь столько зеленого, что понадобится немало усилий, чтобы просто перечислить все его оттенки: светло-зеленый, темный, с примесью голубого или коричневого, пронизанный солнцем и пропитанный светом, словно губка — водой, шелковистый или грубоватый, равномерный или с переливами, гладкий или с прожилками, матовый или прозрачный, ошеломляющий, даже гипнотический — и всегда разный в одно и то же время. Целой жизни, проведенной среди этого растительного царства, не хватит, чтобы перевести все эти нюансы на человеческий язык — особенно ему, кто ничего не знал, кроме серого бетона и ржавых конструкций. Ад казался таким прекрасным. Деревья, насекомые, крошечные зверьки — все привлекало его любопытное внимание. Однако, сказав себе, что он не может терять драгоценного времени, милиционер решительно запретил себе глазеть по сторонам. Отныне на все эти красоты он смотрел с пренебрежением; хищные чувства взяли верх над остальными. Следы беглецов исчезли, вместо них по земле побежала непрерывная линия — или, скорее, две, но очень близкие. Следовать по этой дорожке было даже удобнее.
Его немного беспокоил давешний укол. Закатав рукав рубашки, милиционер внимательно его осмотрел. В том месте, где вошел шприц, кожа слегка потемнела и опухла. Казалось, ткани проявляют реакцию на какое-то слабое заражение. Он продезинфицировал ранку йодом, потом снова как мог перевязал ее. Обрывки бумаги и пластиковый мусор он просто выбросил в сторону. Так, идя вдоль колеи, оставленной в земле, милиционер наконец добрался до деревянного моста через реку и с удивлением обнаружил тандем, спрятанный в зарослях. Тогда он окончательно понял, что сегодня догнать беглецов ему не удастся. Благодаря этому двухколесному механизму разрыв между ним и теми, кого он преследовал, наверняка увеличился настолько, что ему придется провести по крайней мере еще один день в зоне. Его сердце начинало усиленно биться при одной мысли о том, что ему предстоит ночевать здесь, в месте, полном тайн, о которых он и представления не имеет — если, конечно, он не намерен повернуть назад…
Нет, никогда — никогда! — он не согласится на позор возвращения без добычи.
Он пройдет свой путь до конца.
Милиционер едва ли сомкнул глаза в течение ночи. Он полусидел, привалившись спиной к гладкому стволу каштана и натянув до подбородка утлое покрывало. Небо расчистилось, явив мириады звезд. Город теперь казался таким далеким. Удивительно, но милиционер скучал по нему — словно был вынужден на время покинуть дорогого родителя, сварливого и несносного, но все же любимого. Он слегка дрожал от ночного холода, но не зажигал огня, чтобы не обнаружить своего присутствия. Зато далеко впереди, у горизонта, он заметил слабый оранжевый отблеск, дрожащее пламя — возможно, костерок, теплый и уютный, который развели те двое. Эта мысль лучше всего укрепила его намерение идти до конца. А завтра — хорошо смеется тот, кто смеется последним, — подумал он.
Около полуночи его одинокий ночлег привлек внимание стаи волков. Звери не были особенно агрессивными, скорее вялыми. Они учуяли запах, исходящий от съестных припасов милиционера, и рискнули приблизиться. От опорожненных консервных банок сильно пахло курятиной с овощами, а кусочки копченого мяса распространяли в воздухе горьковатый аромат. Какое-то время волки еще держались на расстоянии, но голод был настолько силен, что в конце концов терпение оставило их. Вырванный из своего непрочного сна едва слышным рычанием и хрустом веток под лапами, милиционер в страхе выхватил пистолет и выстрелил в воздух, чтобы напугать животных. Те кинулись прочь. Выстрел прогремел по окрестностям, как раскат грома. При свете луны милиционер записал это происшествие в свой блокнот. Наконец-то он смог перейти на вторую страницу.