Нэй. Сердце Сошо

Вятсон Вадим

В общем, я понял, что так просто тебя не защитить и не спасти. Ну, в том смысле, что ты и так хорошо справляешься со всеми проблемами, ну или делаешь вид, что хорошо справляешься. Особенно удивляли слезинки в твоих глазах, которые я видел время от времени. Скажу честно, плакать вообще не умею, не получается! Вот даже если лук к глазам приложить, ни одной слезы не выжму из себя! А твои слезы умиляли и говорили мне, что ты такой же человек, как и все, такой же слабый, которому нужна защита…

Сам

понимаешь, это просто причины, которые я пытался найти в свое оправдание, в своих помыслах и действиях. Видел твою слабость, значит, нужно тебе помочь.

Но как?

И тогда я решил просто быть всегда рядом с тобой, быть твоей правой рукой, всегда и везде помогать тебе. Не спасать, а именно помогать. Не как Сатру Леко, а как другу. Другу, с которым я разделяю все мысли и желания, а не подчиняюсь приказам! И если мне представится возможность, я решил отдать за тебя жизнь! Понимаешь, я должен был умереть! Я счастлив, Ойра тому свидетель, и несчастлив одновременно от того, что не имею права ходить по этой земле! Потому что уже давно мертв, и если меня не съели черви (не достоин я Огня), то просто от того, что рядом такие люди, как ты и Ойра, как орч Сэм, от которых всегда ждешь любви, а не зла в ответ…

Люблю вас всех! Как банально звучит, но при этом как КРАСИВО звучит!

Люблю вас всех!

Спросишь, как тогда я объяснил Ойре свои желания и поступки? Как убедил ее отпустить меня, хотя она будет знать, что, скорее всего, я погибну и не вернусь. Как оставил ее с еще не рожденным нашим ребенком?

Я разрешил заглянуть ей в мою душу! Оказалось, что пиромания, которая сидит у нее в голове, вполне себе сносная мозгоправка и способна, как и ты, пройтись по глупой голове. Я просто показал Ойре всех своих демонов и сказал, что…»

– А-А-А-А!

Нэй вскочил! Листки письма выскользнули из его рук, а он вскочил и как бешенный заорал еще сильнее, даже завыл:

– А-А-А-А!

Схватился за голову, впился руками в свои короткие волосы и, потеряв ориентацию, споткнувшись о диван, повалился на колени рядом, уткнувшись головой в мягкое покрывало.

Почему он не сделал этого сам?

Почему в тот момент, когда Райса так ополчилась на Файнса, он не сделал этого? Почему не провел своего друга, настоящего друга, по дебрям, лабиринтам своей памяти? Его и себя? Почему не объяснил в тот момент, что ничего не нужно, никому он ничего не должен! Особенно ему – Нэю!

Почему?

Ведь тогда Файнс попытался все объяснить, а Нэй только руки поднял, сказав, что прошлое – это прошлое, а они живут в настоящем, и не стоит ворошить то, что было до их дружбы. Это уже не имеет никакого значения.

Не имеет значения.

И просто по-дружески обнялись и больше не вспоминали ни о Сатре Леко, ни вообще о чем-либо, что их разъединяло в прошлом.

А ведь можно было…

Вздох…

Но что об этом говорить, когда все уже произошло и ничего уже не изменить.

Грустно.

За спиной послышался тихий скрип открываемой двери. Но Нэй только руку выставил в ее сторону, и та закрылась с жестким хлопком. Даже удар почувствовался.

Не сейчас. Не сейчас его нужно утешать.

Почему он так переживал о смерти Файнса?

Во-первых, смерть Файнса оказалась бессмысленной. В момент конфликта – да, казалось, что в Нэя летит обычный фаер, огненная пуля. Но когда в воспоминаниях Нэй увидел копье, очень хотелось все перемотать назад и в самом деле врезать другу в челюсть, чтобы только Нэй оказался один на один с магом.

Во-вторых, Файнс и в самом деле оказался другом, каких мало бывает в мире. Конечно, в свете этого письма его преданность может быть еще и попыткой замолить прошлые грехи. Но и что с того? Этой дружбой он и замолил их все! Эти грехи! Своей новой жизнью замолил все свое прошлое зло! Или искал смысл в смерти? Но смерть всегда бессмысленна, она просто смерть. И она всего лишь останавливает жизнь, но не освобождает от ответственности!

Поэтому смерть Файнса сродни тому, как если бы вырвали кусочек души Нэя.

А в-третьих, кто сказал Файнсу, что Нэй так просто погибнет от какого-то там фаера или копья? Смерть штука своеобразная, но Нэй умирать в тот момент не собирался и даже не думал о смерти! Какая смерть, когда столько дел не сделано?

Вот именно он-то и не сказал! Даже не подумал сказать, рассказать, выслушать! Вот просто, сели бы и поговорили в тот момент (с Комисом ведь он поговорил)! Расставили бы все точки над «и», письма бы почитали и не было бы никаких «жизнь за жизнь».

И не было бы больше этих писем!

И не было бы больше этих мыслей.

И Файнс сейчас обнимал бы Ойру, а потом они пошли бы и напились до зеленых чертиков в глазах.

Нэй вскочил на ноги и закричал на портрет Файнса:

– Кто тебе дал право решать: прощать или не прощать? Это я прощаю! И я уже давно тебя простил! Потому что нет ничего, что могло бы стать тем злом, за которое ты должен был отдавать свою жизнь! Зачем? Что тебе дало это спасение? – и уже тихо: – Вдовой Ойру оставил и меня в одиночестве, с ошибками в дурной голове.

Сел, хлюпнул носом, вытер его рукавом рубашки, а слезы тыльной стороной ладони. Еще раз хлюпнул.

Принялся собирать листы, но, кажется, был готов еще сильнее расплакаться. Нашел, где остановился, и принялся читать:

«Я разрешил заглянуть ей в мою душу! Оказалось, что пироманья, которая сидит у нее в голове, вполне себе сносная мозгоправка и способна, как и ты, пройтись по глупой голове. Я просто показал Ойре всех своих демонов и сказал, что я жутко боюсь дня, когда все мои демоны вырвутся наружу, и что тогда даже Нэй не сможет меня остановить. Я же говорил, мне жутко нравилось убивать. Что, если я встану ночью и убью…