Нейлоновая шубка

Шатров Самуил Михайлович

Веня-музыкант и его верная помощница имели обширную клиентуру. Для переговоров по телефону они пользовались хитроумным кодом. Вот и сейчас Матильда Семеновна набрала номер и страстно зашептала в мембрану:

— Мила Аркадьевна? Прибыла чудесная книга. Переплет невиданной красоты. Какого цвета обложка? Я даже не знаю, как вам описать. Вы когда-нибудь гуляли лунной ночью? Видели, как блестит река при луне?.. Вот именно, цвета лунного серебра!.. Что? Вам не идет этот цвет?! Не смешите меня! Он идет всем…

— Не теряйте на нее время, — сказал Веня. — Позвоните лучше

Исидору Андриановичу. Он прибежит сюда без шляпы!

Матильда Семеновна набрала новый номер.

— Если мы не продадим шубку за четыре куска, считайте меня идиотом! — не без торжественности сказал Веня.

Новелла о преуспевающем СТОМАТОЛОГЕ

Глава вторая

СТОМАТОЛОГ-НАДОМНИК. ЖЕРТВА ШТАПЕЛЯ. НИКЕЛИРОВАННОЕ БОЖЕСТВО. КОНСЕРВИРОВАННЫЙ ДЫМ. МАНЕВРЫ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ

Глаша, домработница Исидора Андриановича, сорокалетняя женщина с лицом плоским и жирным, как блин, никак не могла привыкнуть к звонкам. Они отравляли ей жизнь. С утра дребезжал будильник. Затем наступала очередь электрифицированного колокольчика у входной двери. Потом начинал названивать истерик телефон. Вечером, когда приходила молодежь коммунальной квартиры, он звонил не переставая. Это приводило в ярость Глашу. К 12 часам ночи она накалялась добела. Впрочем, и днем она дымилась от негодования. Никто, кроме нее, не подходил к телефону. Добрую половину своего рабочего времени она проводила в беготне от телефона к входной двери.

К Исидору Андриановичу Бадееву, зубному врачу-надомнику, густо шли пациенты. Они валили косяком. Порой Глаше казалось, что весь город терзается от зубной боли. На пути к двери Глаша осыпала будущего пациента проклятиями, из которых самыми безобидными были: «Чтоб у тебя скулы повылазили!», «Чтоб ты зубами землю грыз!», «Чтоб тебе в десну инфекция попала!»

У Исидора Андриановича лечились командировочные. Забегут, начнут молить:

— Доктор, помогите! Мне завтра на коллегии отчитываться!

— М-да, коллегия вам в зубы смотреть не станет, — острил доктор.

Он не спеша извлекал из стеклянного шкафчика свой пыточный инструментарий, закатывал рукав халата, обнажая волосатую ширококостную руку молотобойца.

Еще лечились у Бадеева обеспеченные старухи в траурных мантильях времен «Торгсина» и таких же прюнелевых туфлях. Старухи даже на врачебном кресле не снимали соломенных шляпок с пришпиленными к ним пыльными букетиками искусственных цветов. Пыльные старухи не доверяли поликлинике. Ведь у тамошних врачей не было такой холеной остроконечной мушкетерской бородки, перстня на

левом мизинце и величественных манер.

Со старухами Исидор Андрианович был отменно любезен. Лишь иногда он говорил с легкой укоризной в голосе:

— Так, голубушка, у нас дело не пойдет. Вы сомкнули челюсти. Вы закрыли их, как сейф. Будьте благоразумны, дорогая.

Клиентка трусливо разжимала зубы, и вскоре раздавались ее стоны, тонкий старушечий плач, прерываемый ласковым голосом Бадеева:

— Мужайтесь, дорогая. Не цепляйтесь за свои корни!

Вечерами Глаша выносила на помойку отходы стоматологического производства: удаленные зубы, отслужившие свой век коронки, кусочки гипса, окровавленные тампоны.

— Живодер! — возмущалась дворничиха Хабибулина. — Такой тип с человека шкуру соскребет и папиросу закурит.

— Живодер и есть! — охотно соглашалась Глаша. — Плюну я на ихнее жалованье и ворочусь назад в Тимофеевку.

— Ворочайся, — говорила дворничиха. — Что ты у этого костолома не видела?

— Не нравится мне ихняя квартира. Цельный день он людям скулы наизнанку выворачивает.

— Эсэсовец, — говорила дворничиха.

— Эсэсовец и есть, — подтверждала Глаша. — Весь день в квартире мужики стонут, бабы ревмя ревут. Сердце обрывается. Поверишь, за десять лет никак привыкнуть не могу!

— А ты не привыкай. Зачем на них здоровье кладешь? Пусть его мадам тряпкой помахает.

— Она помахает. Дождись! Нет, не буду я больше жить у них. Не нужно мне ихних подарков. Пойду на фабрику имени Бабурина. Дадут мне белый халат, буду конфеты в цеху заворачивать.

— Уйди! — говорила дворничиха. — Понапрасну ты у них жизнь губишь.

— Дождутся они, что уйду. В молочный бар приглашают, подавальщицей. Обратно же в кафетерий. А то и на вертикальную стенку.

— Это что за стенка?

— В парке. В павильон «Гонки по вертикальной стене» сторож требуется…

Каждое утро по дороге в магазин Глаша внимательно прочитывала многочисленные объявления о найме рабочей силы. Они распаляли ее мстительное воображение. Сколько раз она мысленно рисовала себе полную сладостного драматизма сцену ухода от Бадеевых. Вот она появляется в столовой в момент утреннего чаепития:

— До свидания, дорогие хозяева, говорит она. — Уезжаю я, стало быть, в Тимофеевку. (Иногда, в зависимости от объявлений «Горсправки», менялось место работы, и коронная фраза Глаши звучала так: «Ухожу я от вас, дорогие хозяева, в трамвайдепо, в магазин «Плодоовощ»…)

Тут поднимаются вопли, хозяйка падает в обморок. Исидор Андрианович униженно трясет холеной бородкой и молит во имя всех святых не покидать их. Глаша же, бросив на стол договор, быстро выходит из комнаты.

Но это были только видения, зыбкие как мираж. К ненавистному месту Глашу накрепко привязывали вещи. Она копила их, как нумизмат редкие монеты. В трех деревянных чемоданах хранились отрезы: ситцевые, штапельные, суконные, вискозные. Под нафталиновой прослойкой лежали шерстяные кофточки, юбки, белье. Подобно некоторым коллекционерам, она не пользовалась своими сокровищами. Вещи грели ее душу и тело заочно.